Сэнди с х-образным франкенштейновским шрамом на лбу дергал за дощечку ставня. Тим помог ему оторвать целую половину. После этого они измазали стекло смесью мыла и слюней.
Я почти не замечал их трудов. Мысли мои были заняты уроком истории. Правду ли сказал актер? Во время войны я переставлял красные флажки, отмечавшие продвижение Красной Армии. Сколько было радости в тот день, когда они сошлись с голубыми американскими на реке в Берлине. А теперь их армия взяла в блокаду этот город, и бывшим союзникам приходилось доставлять туда еду и одежду по воздуху. Мало этого: кто-то убил Махатму Ганди. Гнусный Чан-Кайши провозглашен вождем Китая. А хуже всего, что республиканский конгресс принял вредный, как его назвал Гарри Трумэн, закон Тафта-Хартли. Рабочие люди не могут даже бастовать, чтобы добиться заработка для жизни. Зачем столько людей приносили жертвы? Кровь! Страдания! А теперь и сам Трумэн проиграет выборы и уйдет. Когда же откачнется обратно маятник? Неужели пойдет еще дальше вправо? И что будет с Джеки Робинсоном?[73]Ведь это должно что-то значить? Может быть, американцы согласятся наконец с тем, что записано в Декларации независимости: что все люди созданы равными?
Тут мои размышления прервал крик Барти:
— Нет, посмею! Посмею!
Его подзуживали братья Ковини.
— Слабо! Ты еще мелюзга.
— Я не мелюзга! Возьмите свои слова назад!
— Мелюзга. — Это вмешался Сэнди. — Только мелюзга боится.
Внезапно, гикая, как индеец, Барти помчался по высокой траве к дому Коттена. Вся шайка наблюдала за тем, как он накинулся на чугунную фигурку черного мальчика-жокея перед крыльцом.
— Жид! Жид! Жид! — кричал он и бил кулаками по маленькому черному лицу и красной кепке.
— Что ты делаешь? — крикнула Мэдлин. — Нельзя так говорить.
Но Барти озверел. Он дергал статую, тряс, стараясь свалить ее с пьедестала.
— Жид! Жид! Жид! Жид проклятый! Паршивый жид!
— Заткнись! — крикнул Сэнди. — Он не жид.
— Нет, жид! — вопил Барти из-под бумажного черепа.
— Ты что, не видишь? — чуть ли не умоляюще обратился к нему Уоррен. — Он черный. Значит, нигер.
Тим:
— Правильно! Он нигер!
Нед:
— Кончай обзывать его жидом.
А Гордон сказал:
— Сам ты жид. Вот кто ты, Барти. Жид.
Барти перестал пинать фигуру. Он завыл.
— Нет, не жид! Не жид! Не жид!
— Тогда кто ты? — спросил Пат.
— Я не жид!
Я ступил на траву.
— Отстаньте от него, слышите? Пошли, Барти, идем домой.
— Конечно, ты за него заступаешься, — сказал Гордон. — Потому что сам такой.
— Какой такой?
— Жид.
— Точно, — сказал Сэнди. — Как твой брат.
— Ничего подобного, — возмутился я. — Я не жид, и он не жид.
— Да ну? А кто же ты?
От растерянности я не сразу ответил. Несколько месяцев назад к нам пришел Грегори Пек и показал свой последний фильм «Джентльменское соглашение» на 16-миллиметровом проекторе Нормана. Может быть, из-за того, что час был поздний, фильм оставил меня в недоумении: актер — жид или нет? Почему так расстроилась Лотта, когда герой заговорил о том, к чему может привести простое замечание на улице? К избиению? К тюрьме? К смерти? Я видел в новостях, как бульдозеры сгребают в гору трупы. Это пришло на ум Лотте? Поэтому она заплакала?
— Ну а ты кто? — наконец нашелся я.
— Я католик, — сказал Тим.
— И я католик, — сказал один из Ковини.
Его брат добавил:
— Мы ходим в церковь. А ты куда ходишь?
Уоррен сказал:
— Я знаю, кто я. Я протестант.
— Ну? — сказал Гордон. — Объясни нам, Якоби. Кто ты?
— Не жид, — ответил я.
— Религию переменил! — это крикнул Нед.
Я увидел, что он заряжает рогатку галькой с дорожки.
— Барти, сюда!
Раз в кои веки брат послушался. Он подбежал ко мне.
— Он переменил религию! — выкрикнул Гордон.
Я подхватил сумку с подарками одной рукой, а другой — Барти.
— Религию переменил! Религию переменил! — Они скандировали хором.
— Барти, беги, — приказал я.
Он дернул сразу, по середине Романи-Драйв. Камешки из рогатки летели мимо него. Те, кто пришел без оружия, бросали палки и сучья. Уоррен поднял здоровый камень.
Мэдлин дернула меня за руку.
— Не стой здесь! Беги домой!
И я побежал, виляя; камень пролетел мимо моего плеча, ком земли разбился о спину.
Кончился на этом долгий вечер? Не совсем. Я нырнул в боковую калитку на Романи, но Бартона нигде не было видно. Я прошел через темный сад между поникшими фиолетово-желтыми анютиными глазками. Сердцевины венчиков выглядели как темные пятна от слез под глазами спаниеля.
Обозначился в темноте пекан, под ним стоял новый «бьюик», улыбаясь хромовой решеткой радиатора. Я прошел под аркадой на задний двор. Зеленая трава была черной. Но бассейн светился. Барти стоял в нем по пояс. В освещенной воде кости его наряда преломлялись, отчего он был похож на калеку. Он пригоршнями черпал воду и выливал на скругленный бортик.
— Эй, Барти, тут кое-что есть для тебя. — Я порылся в одном из бумажных пакетов и достал длинную конфету. — Батончик Питера Пола.
Блеснули в улыбке торчащие зубы.
— Питер Пол с ума сошел, — отозвался он, показывая на себя.
Я понаблюдал, как он ходит в воде. Я знал, чем он занимается: насекомые, жуки, мошки слетались ночью к мерцающему бассейну. Он спасал утопающих. Он возвращал им жизнь. Потом, оглянувшись через плечо, я увидел под аркадой Мэдлин. Она дошла до середины лужайки и остановилась.
— Что такое? — спросил я. — Ты что?
— Я хочу тебя поцеловать, — сказала она и, не дожидаясь ответа, прижалась полуоткрытым ртом к моим губам. Потом обняла меня одной рукой за талию. Ее колени, коснувшиеся моих, дрожали.
— Эй, я вижу Ричарда! У него вскочил!
Голос Тима шел из лимонной рощи за двором. Я обернулся. От дерева к дереву перебегали темные фигуры.
— Вскочил! Вскочил!
— О чем они? — спросил я у Мэдлин. — Что они кричат?
Но девочка уже бежала назад по дорожке из сада.
Теперь я разглядел лица, бледные, как лимоны среди ветвей. Они смеялись, мои друзья, и терли себя между ногами.
