*Эти коты были подосланы с целью шпионажа четырьмя реформистскими раввинами. Стоял вопрос о том, не причиняется ли зверюшкам зла, ведь у такого антисемита котики не получат ничего кошерного*. Весь план, тайно поддерживаемый Синедрионом, едва не рухнул, однако было решено, что подосланные коты не обязаны есть кошерную пищу, если они кошерно мыслят. Вот и отправили невинных котиков этому Селину, людоеду, и он их, конечно, съел, но не из антисемитизма, а из нигилизма.
*
*— А обрезанный член — кошерный? — спросила Беба, отламывая вилкой кусок бифштекса.
Гиги засмеялся, глядя на удивленную физиономию Джонатана.
— Она девственница, простите девушке наивные вопросы.
Беба пожала плечами и, облизав вилку, поправила розы в волосах.
— Ах, вы, мужчины, как дети.
— Да, но из этих детей вырастают мужчины, — Гиги улыбнулся в пространство, не зная, кого наделить исключительностью своего ответа.
— Почему Вольфганг ест салат и не трогает мяса? — покончив с бифштексом, Беба заинтересовалась аппетитом своих гостей.
Студенту не удалось прикрыть салатом истекающей кровью котлеты, нагота которой зияла из-под зеленых листиков.
— Вегетарианцы вегетируют, — предостерег Гиги. — А вы знаете, что наша пища при жизни влияет на нашу жизнь после смерти? — он хищно положил себе на тарелку порцию салата. — Мой дядя из Америки умер пять лет назад. — Гиги запил салат пивом. — Потом умерла его вторая жена. Для нее раскопали могилу и нашли там распавшийся гроб дяди и его нетронутое червями тело. Агенты из похоронного бюро сказали, что сейчас все больше покойников не разлагается, потому что в пище слишком много консервантов. Вместо того чтобы распадаться в прах, трупы консервируются, как маринады. Скоро всех придется сжигать, иначе не разложатся. Бедный дядя, — вздохнул Гиги. — У него и жизнь была нелегкой. Он, сицилиец, женился на американке — современной, спортивной, деловой, прошло полгода, и она его достала. Он удрал к Нинетте, тоже итальянке из Неаполя. Они вместе поселились в Нью-Йорке на Восточной улице, дом 130.
Нинетта каждый день месила тесто для пиццы и макарон. Она была красива, молчалива и набожна. Американка явилась в их маленькую квартирку, чтобы умереть — или покончить с собой из ревности, это мне не совсем понятно. Перед смертью она вынудила дядю обещать, что ее тело оставят лежать на единственном столе посреди комнаты. Дядя сдержал слово, ведь последняя воля умирающего свята, не выполнить ее — значит накликать несчастье. Более того, нарушить данное слово для сицилийца — бесчестье.
В американке не было ни грамма жира, она очень быстро высохла и рассыпалась. Нинетта каждый день вытирала пыль, тряпкой собирала со стола останки первой дядиной жены. Дядя с Нинеттой были бедны, но счастливы. У них был только один этот стол, а на нем американка, распадающаяся из мести. Американка мстила, распадаясь в пыль и прах, потому что была современной и неверующей, иначе она являлась бы в дядин дом в виде призрака. Дядя с Нинеттой были католиками и потому не боялись неверующей американки на столе. Через два года во время генеральной уборки перед Пасхой Нинетта высыпала полный совок американкиных останков в мешок с мусором. Дочиста вытерла стол.
— Почему американка распалась, а дядя законсервировался? — Вольфганг раздумывал над повестью Гиги о страсти, смерти и любви.
— Это довоенная история. Дядя женился на американке в начале двадцатых, тогда не было консервантов. Умер он недавно, у него было время наесться химикатов.
Джонатан пил кофе и грыз кошерный шоколад, принесенный в промасленной бумаге. Удовольствие от сладкого заменяло ему радость беседы. Беба нервно ощипывала цветы в волосах. Тоска по воображаемому мужчине перестала быть печалью, заметной только в ее голубых глазах. Квартира Бебы, устланная бархатом и коврами, наполненная безделушками, тоже становилась все грустнее. Некогда блестевшие ткани и фарфор покрылись пылью. Фотографии выступлений в Кабаре, развешанные в гостиной, были окутаны слоем печали, губы Бебы перестали улыбаться, торчавшие прежде клиторы опали. Патология, струящаяся от ее расставленных ног, тоже казалась ностальгической.
Гиги, не обращая внимания на глубину рассуждений Вольфганга, говорящего о мифологических путешествиях по иным мирам, исправлял его ошибки во французском.
— Говорят не «послесмерть»* говорят «жизнь после смерти». И кончай с этими кошмарными историями про Ад, Чистилище и Страшный Суд. Я уверен, в итоге не важно будет, воровал ли X и прелюбодействовал ли У. Не будет никаких дантовских сцен с толпой персонажей. Спасены будут только охра, зеленый, индийский розовый, никто и ничто более. Точка.
— Бабушка мне говорила, когда я была маленькой девочкой, — вспомнилось Бебе, — что воскреснут все, кроме лентяев, которым не захочется встать к утренней мессе.
Вольфганг поцеловал ладонь Бебы.
— Вы всегда правы.
— А можно избежать смерти? — спросила Беба у взиравших на нее с мольбой глаз Вольфганга.
— Конечно, нужно рано умереть. — Джонатан доел шоколад и рассматривал свои позолоченные часы. — А для нас уже поздно, пора прощаться.
