Послеполуденный час для тебя настал,
Завладел твоим телом с натужной любовной улыбкой,
Обращенной к теперешнему тебе. И сказал:
Вот твоя лысина и беззубый рот формы зыбкой…
— Валом валят, старина, — сказал мужчина напротив. — Просто валом валят. Нефтяные деньги. Одна дверь захлопывается, другие закрываются. Ха-ха. Только никому негде жить. Государственные служащие ночуют в муссонных дренажных канавах. Жены едут домой через месяц. Ха-ха. И все-таки, как раз туда надо ехать, покинув Малайю. Борнео, Борнео. Я только что оттуда. — Он высунул в проход голову. — Бой! — Без промедленья явился китаец в белой куртке. — Что есть? Пиво?
— Только не малайское пиво, — отказался Краббе. — Оно со мной больше не согласуется. Пожалуй, джин с тоником.
— Слышал? — сказал мужчина бою. — А мне пиво. Маленький «Полар».
Это ты — обвисшие щеки, мешки под глазами,
Знакомое общительное лицо,
маячащее в зеркале в дальнем зале,
Узнаваемое с потрясением, но без ошибки, —
Это тоже ты.
— Но вы должны выпить пива, — укоризненно сказал мужчина. — Таково мое правило. Продаю пиво по всему Востоку. Уже тридцать лет. Три тыщи в месяц, служебный автомобиль, везде тепло встречают, куда б ни приехал. Должны меня знать. Все знают Томми Джонса. Может, от вас избавятся, а от старика Томми никогда не избавятся.
— Нет, — сказал Краббе.
Впрочем, вторая строфа больше обнадеживала:
Юность — нож, озеро, свежий воздух, металл
и стекло;
Тело свое можно было дарить без пощады,
как взмахи меча.
Тогда было другое дело, было и прошло.
То был не ты, рубивший сплеча…
— И так всю дорогу, — сказал мужчина. — Вчера вечером мне в Анджине давали обед. Тукай всегда изо всех сил стараются для старика Томми. Как будто я им услугу оказываю, продавая товар. А позавчера в Куала-Мусанге. А сегодня в Тикусе. А завтра вечером в Уларе. Куда направляетесь?
Терпи. Надо снова учиться краткости,
Жаркая комната съежилась
в льдистой гладкости.
Лосось выпрыгивает в ее серебре,
Костлявые ступени крепки,
выдержат один шаг на ребре
Однопролетной лестницы.
— Не отвечайте, если не хотите, — обиделся мужчина. — Я просто хотел поддержать разговор, немножечко скоротать время. — Он был тощий, длиннолицый, с большой головой и седыми усами, носил неплохое брюшко.
— Извините, — сказал Краббе. — Еду в Мавас. Потом в поместье Дарьян к ленчу. Прошу прощения. Понимаете, я просто читал. Жена моя написала. Довольно неожиданно здесь это увидеть.
— Ваша жена пишет в газетах? Ну-ну. Сам я никогда не любил мозговитых женщин. Никого не хочу обидеть. Дело вкуса.
— Эта мозговитая женщина меня не особо любила. Уехала домой, — объяснил Краббе.
Мужчина взял у Краббе газету, обращаясь с ней, точно с ковриком, пропитанным рвотой.
— Покупаете такую дребедень? У меня самого никогда нету особого времени почитать.
— Нет, — сказал Краббе. — Какой-то армейский майор поехал в Пеландок и оставил ее на скамейке. Я давно не видел газеты. Весьма прогрессивное обозрение.
— Да? — Мужчина подозрительно взглянул на Краббе. Потом небрежно посмотрел страницы. — Называется «Новый пресвитер», — заметил он. — А тут мелкими буквами сказано: «Бывший «Старый священник». Чертовски дурацкое для газеты название.
— Как бы кафедра проповедника, — пояснил Краббе. — Сообщает нам, чему верить. Есть даже как бы юмористическая колонка. Вон там, рядом со стихами моей жены. Называется «Милый, милый Остров».
— Не вижу тут юмора никакого.
Краббе хлебнул джина с тоником. Тоник, монопольно производимый одной сингапурской фирмой, имел странный затхлый привкус, волнующе напоминавший запах старого манчестерского Фри-Трейд-Холла. Краббе услышал тяжелую медь в конце увертюры к «Тангейзеру». Его первая жена в юбке и синем джемпере стояла рядом с ним, держа партитуру. Неужели они никогда его не оставят в покое? Даже на Малайских железных дорогах, грохочущих сквозь джунгли, тут как тут. Обе.
— Никакого юмора, — сказал мужчина. — Тип один премию получил за то, что прислал сообщенье про женщину, которая возлагала цветы на могилу своей собаки. Хорошее дело. Я сам обожаю собак. Вы уверены, что это юмор?
— Думаю, да, — подтвердил Краббе. — Только совсем отвыкаешь от той жизни.
— Вот именно. — Мужчина энергично, с готовностью отложил периодическое издание. Авиабумага громыхала, как лист железа. — От жизни отвыкаешь, и делаешь чертовски хорошее дело. А там все с ума посходили. Точно. Выкладывают по четыре боба[22]за пачку сигарет. И два боба за джин. С трудом верится, да? А ведь это правда. У меня там сестра. Пишет время от времени. Вряд ли поверите, что за дела творятся в Англии. Я там тридцать лет не был. И провалиться мне, если вернусь. Но, — сказал он с триумфом, — вам-то придется, правда? Многих отсюда выкидывают. Только не старика Томми. Пиво — слишком важная вещь.
— Сближает расы, — подтвердил Краббе.
— А? Что? — Мужчина слушал, прищурившись, как бы не веря своим ушам. — Повторите-ка. Умно, богом клянусь. Чертовски хорошо для рекламы. Я это запишу. — И безуспешно поискал блокнот. — Ну, ладно, запомню. — И более благосклонно взглянул на Краббе. — Этим вы занимаетесь, да? Слоганами и тому подобное? Министерство информации и так далее?
— Образования, — поправил Краббе.
— Вы никогда не дадите им образования, — безапелляционно объявил мужчина, усмехаясь, глядя в пространство, удобно откинувшись. — Надо вам нефтью заняться. Там денег навалом. Хорошее дело для всех для вас, кто уезжает. Никому никакой пользы не принесли.
— Знаете, — сказал Краббе, — я вряд ли уеду. Забавно, только что вспомнил. Был один цейлонец, в Куала-Ханту, так вот он сказал, что я никогда не уеду. Сказал, кончу жизнь в омуте. Забавно. Я просто не вижу себя, садящимся на пароход. Или в самолет. Просто не вижу никакого будущего в другом месте.
— Отправитесь домой, — твердил мужчина, — бросив своих черных ублюдков, как все остальные. Дети кругом без отцов, криком кричат, просят есть.
— Вам бы надо писать для «Нового пресвитера».
— Женщины, — молвил мужчина. — Я свое взял. — И цыкнул зубом. — Но всегда был предусмотрительным. Один парнишка в бесплатной школе, в Кенчинге. С трудом верится, да?
— Нет.
— А ведь это правда. — И сонно продолжал: — Меня всегда кто-нибудь ждет. Вчера в Анджине. Сегодня в Тику се. Всегда кто-нибудь ждет старика Томми. Надеюсь, вас тоже. Знал я когда-то нескольких гадов, школьных учителей. Думают, масло у них во рту не растает. Но, куда б вы ни поехали, везде женщина, а? Правда? — Показал черные зубы, хлопнул Краббе по правому колену. — Старого черта ждет женщина.
