Китаец говорит девочке:
— Все они дети… даже твой старший брат.
— Эти дети — главное, что есть у меня в жизни. Они самые странные. И самые сумасшедшие. И самые ужасные. Но и самые смешные. И Пьер тоже: когда я не боюсь, что он убьет Пауло, я обо всем забываю, мне даже не верится, что он способен на что-то дурное. Но когда он всю ночь проводит в курильне, он становится мне совершенно безразличен, и даже если он однажды умрет от всего этого, меня это уже не тронет.
Девочка спрашивает, а как бывает в других семьях, где нет отцов.
Китаец отвечает, что и в других семьях то же самое.
— Но даже и в тех семьях, где есть отцы, и отцы вполне сильные и властные, дети часто позволяют себе смеяться и издеваться над родными.
Вдруг на глаза у девочки наворачиваются слезы. Она говорит, что совсем забыла: ведь Пьер, возможно, последний раз в своей жизни оказался в Сайгоне.
Китаец подтверждает, что уже известна дата его отъезда, время, номер причала.
Девочка рассказывает, что последнее время Пьер все чаще и чаще обижает Пауло без всяких причин, Пьер сам признается: «Как только я его вижу, мне хочется его убить». Он просто не может удержаться, чтобы не ударить и не оскорбить его. Чанх рассказал об этом матери и предупредил ее, что, если Пьер не уедет, Пауло просто умрет от отчаяния или Пьер действительно убьет его. А за нее, девочку, он тоже боится, спрашивает китаец. «Нет, за меня нет», говорит девочка.
Китаец все же как-то спросил у Чанха, что он об этом думает, Чанх ответил: «Нет, нет, она в безопасности».
Девочка придвигается ближе к китайцу. Закрыв лицо руками, она говорит:
— И все-таки мы любим его, и вот почему… Ведь он не знает, что он прирожденный преступник. И никогда этого не узнает, даже если когда-нибудь убьет Пауло.
Они разговаривают о Пауло. Китаец находит его очень красивым, и Чанха тоже. Он говорит, что их можно принять за братьев, Пауло и Чанха.
Она не слушает его. Она говорит:
— После «Каскада» мы поедем за деньгами. Потом я вернусь вместе с ними в гостиницу «Шарнер». Когда мама приезжает в Сайгон, я всегда ночую там вместе с ней, как когда-то, когда я была маленькой, там у нас есть возможность поговорить.
— О чем?
— О жизни — девочка улыбается — о ее смерти — она улыбается — как и ты в Маньчжурии также разговаривал со своей матерью, особенно после той истории с девушкой из Кантона.
— Она, видно, много чего знает, твоя мать.
Да нет же, говорит девочка, нет, совсем наоборот, теперь она уже ничего не знает. То есть как бы знает все. И ничего. Серединка наполовинку: кое что она еще помнит, только неизвестно что, ни ей, ни нам, ее детям. Возможно, она до сих пор помнит названия деревень на севере Франции: Фрож, Бонни, Дуллан, и еще городов: Дюнкерк, например, помнит, где начинала свою преподавательскую деятельность, помнит, как выходила замуж за инспектора начальной школы.
«Каскад» находится над маленькой речушкой, которую питают источники, в диком парке недалеко от Сайгона. Всей компанией они поднялись на танцплощадку, она прямо над источниками, от которых тянет свежестью. Пока здесь еще никого нет, кроме двух метисок, в баре — платных партнерш, которые поджидают клиентов. Как только появляются клиенты, они ставят пластинки. Молодой вьетнамец принимает заказы. Весь персонал одет в белое.
Китаец с девочкой танцуют.
Старший брат смотрит на них. Хмыкает с издевкой.
Несчастье снова рядом. Оно здесь, в его непристойном, натужном смехе.
— Что его так смешит? — спрашивает китаец девочку.
— То, что я танцую с тобой.
Девочка с китайцем тоже начинают смеяться. А потом все меняется. Смех старшего брата становится лживым, резким. Он говорит, кричит:
— Прошу прощения, у меня это нервное. Не могу сдержаться… вы… вы так плохо подходите друг другу… Я просто умираю от смеха.
Китаец оставляет девочку. Пересекает танцплощадку. Подходит к старшему брату, который сидит за столом рядом с матерью. Подходит очень близко к нему. Методично рассматривает его, словно ему это очень интересно.
Старший брат пугается.
Тогда китаец говорит очень спокойно, очень ласково, с улыбкой:
— Извините, я вас плохо знаю, но вы меня интригуете… Зачем вы заставляете себя смеяться… Что вы имеете в виду?
Старший брат испуган:
— Я не ищу ссоры… но если речь идет об этом… драться я всегда готов.
Китаец искренне смеется:
— Я занимался китайской борьбой. Я всегда об этом предупреждаю.
Теперь пугается еще и мать.
— Не обращайте на него внимания, мсье, — кричит она. — Он пьян…
Старший брат пугается все больше и больше:
— Я что не имею права смеяться?
— Нет, — смеясь отвечает китаец.
— А чем это мой смех так вам не нравится?
Китаец ищет подходящее слово. Сначала ему ничего не приходит в голову. Он так и говорит, что, возможно, подходящего слова просто нет. Но тут же находит его:
— Лживый, ваш смех насквозь лживый. Вот оно, это самое слово: лживый. Один только вы и думаете, что смеетесь. На самом деле это не очень похоже на смех.
Младший брат поднимается, идет к бару, приглашает танцевать метиску. Он не слушает разговор китайца с Пьером.
Старший брат стоит возле своего стула, не приближаясь к китайцу. Потом садится и говорит совсем тихо:
— За кого он себя принимает, этот тип?…
Китаец продолжает танцевать с девочкой. Танец заканчивается.
Старший сын идет к бару. Заказывает мартель перрье… Старается держаться подальше от китайца. Китаец садится рядом с матерью, которая все еще напугана. Она спрашивает его дрожащим голосом:
— Вы правда занимались китайской борьбой, мсье?
Китаец смеется:
— О, нет… Никогда… Никогда, мадам. Вы даже не можете себе представить, до какой степени я далек от этого… мне просто это противопоказано, мадам…
— Спасибо, мсье, спасибо, — улыбается мать и добавляет. — Но ведь это правда, что все состоятельные люди в Китае ею занимаются.
Китаец не знает. Он не слушает мать. Он, как завороженный, смотрит на старшего брата:
— Просто удивительно, мадам, когда смотришь на вашего сына, прямо руки чешутся… Простите меня.
Мать наклоняется к китайцу, говорит совсем тихо, что она это знает и что это настоящая беда.
— Наверно, дочь вам рассказывала… — добавляет она. — Извините его, мсье, а главное, извините меня, я плохо воспитала своих детей, и больше всех за это наказана.
