1 сумка.
Все было расписано по пунктам и рубрикам, на листке. Меня саму капитан Пжеле никуда не записал. Меня он посадит. И ни в каком списке не будет значиться, что у меня, когда я пришла, имелось: 1 лоб, 2 глаза, 2 уха, 1 нос, 2 губы, 1 шея.
— От Эдгара, Курта и Георга я знаю, — сказала я, — что внизу, в подвале, есть камеры.
Я хотела составить в уме список всех частей своего тела — свой список против списка капитана Пжеле. Но добралась только до шеи. Капитан Пжеле заметит, что с головы у меня исчезло несколько волосков. И спросит, где они.
Я испугалась: ведь Тереза сейчас конечно удивится и спросит, как это так — заметит, что с головы исчезло несколько волосков? Но я не могла о чем-то умолчать в своем рассказе. Когда так долго молчишь, как молчала я с Терезой, однажды рассказываешь всё. Тереза о волосах не спросила.
— Я стояла в углу совсем голая, — продолжала я, — и должна была петь песню. Я пела как поет вода, меня уже ничто не могло оскорбить, я вдруг сделалась толстокожей, и кожа была толщиной в палец.
Тереза спросила:
— Какую песню?
И я рассказала ей о книгах летнего домика, об Эдгаре, Курте и Георге. О том, что мы познакомились после смерти Лолы. И о том, почему мы должны были сказать капитану Пжеле, что то стихотворение — народная песня.
«Одевайся», — сказал капитан Пжеле.
У меня было чувство, будто я надевала на себя все, что написала на том листке, и, когда я полностью оденусь, листок оголится. Я взяла со стола часы, взяла серьги. Я легко и быстро застегнула ремешок часов и сразу, хоть и без зеркала, продела в уши серьги. Капитан Пжеле расхаживал взад-вперед у окна. Я вполне могла бы еще какое-то время побыть голой. Думаю, он на меня не смотрел. Он смотрел на улицу. Глядя на небо в просвете между деревьями, он мог лучше вообразить меня мертвой.
Когда я одевалась, капитан Пжеле сунул мою записную книжку в ящик стола.
— Теперь у него есть и твой адрес, — пояснила я Терезе.
Когда я, наклонившись, завязывала шнурки, капитан Пжеле сказал: «В одном можно не сомневаться: кто чисто да опрятно одевается, тот и на небо не замарашкой явится».
Капитан Пжеле приподнял над столом четырехлистный клевер. Аккуратно, кончиками пальцев. «Ну что, поверила, — сказал он, — и впрямь твое счастье, что имеешь дело со мной». — «С души воротит от этого счастья», — сказала я. Капитан Пжеле ухмыльнулся: «Ну, тут дело не в счастье».
О кобеле Пжеле я Терезе не рассказала, потому что неожиданно вспомнила про ее отца. Я не упомянула и о том, что после допроса на улице все еще был солнечный день. И не стала говорить, что не понимала, почему люди, когда идут по улице, беззаботно размахивают руками или вальяжно переваливаются, хотя в любую секунду могут ни за что ни про что отправиться прямиком на небеса. И еще не сказала, что все деревья, ища поддержки, своими тенями хватались за стены домов. И что время, когда я вышла на улицу, принято называть — не очень точно — ранним вечером. И что бабушка-певунья у меня в мозгу пела:
Знать не можем мы с тобою,
Сколько в небе их плывет,
Облаков над всей землею, —
А Господь ведет им счет,
Чтобы не пропало
Даже тучки малой.
И что облака на небе висели над городом как белые одежды. Что от колес трамваев вздымался земной прах, а вагоны послушно тянулись туда, куда их вели, и в ту же сторону шла я. И что пассажиры, забравшись в вагон, усаживались возле окон, как у себя дома.
Тереза отпустила свою золотую цепочку.
— Чего он от вас хочет? — спросила Тереза.
Я ответила:
— Страха.
Тереза сказала: «Эта цепочка — ребенок».
Портниха на три дня ездила в Венгрию, с туристской группой, рассказывала Тереза. В автобусе сорок человек. Гид мотается туда-сюда каждую неделю. У него есть кое-какие зацепочки, так что торговать на улице никому не приходится. У него был самый большой багаж.
Если не знаешь, куда сунуться, то оба первых дня уходят на продажу, а чтобы на вырученные деньги что-то купить, всего один день остается. Портниха везла с собой два чемодана, набитых брюками «тетра».
— Они не тяжелые, — сказала Тереза, — так что не переломилась.
Сбыть брюки несложно, — правда, по дешевке. Кое-что выручишь. Немного, конечно. Надо привозить хотя бы один чемодан с хрусталем — за хрусталь больше платят. На улицах там вечно придирается полиция. Самое милое дело — продавать в парикмахерских салонах, туда полиция не сует носа. У женщин, которые сидят под фенами, всегда найдется лишняя мелочишка, да и заняться им нечем, пока волосы сушатся. Приносишь десяток трусиков и десяток бокалов. Всегда удается что-нибудь столкнуть. Портниха огребла кучу денег. А в последний день, перед отъездом, бегают по магазинам. Лучше всего брать золото. Его легко спрятать, а дома легко продать.
У женщин способностей к торговле больше, чем у мужчин. Две трети всей группы в автобусе — женщины. На обратном пути каждая засунула себе между ног пластиковый пакетик с золотом, в улиточку, понимаешь? Таможенники знали, но что ж им было делать.
— Эту цепочку я целую ночь отмачивала в воде. И стирального порошка сыпанула не жалея. Я не купила бы золото, побывавшее между ног у незнакомой женщины. — Тереза выругалась и захохотала. — Все мерещится мне, что от цепочки воняет. Ну, еще разок вымою. Я заказала портнихе привезти мне золотой клеверный листочек на эту цепочку. А она привезла только два сердечка своим детям. Но осенью, до холодов, она опять поедет.
— Ты и сама могла бы поехать, — заметила я.
— Я не таскаю чемоданы и не сую себе в улиточку золото, — ответила Тереза.
Домой ехали ночью. Портниха завела шашни с одним таможенником. Он ей сказал, в какие дни будет осенью выходить в ночную смену. Портниха себе всегда кого-нибудь да найдет.
— А как миновали таможню, все страхи кончились, — рассказывала Тереза. — И они заснули со своим золотом в трусах. Только портниха не спала: ей там резало, и все время хотелось по-маленькому. Водитель сказал: «Ну и морока баб возить. Ночью, когда луна светит, вечно они просятся выйти».
На следующий день портнихины дети сидели за столом. У обоих на шее было сердечко.
— Золотая цепочка — дети этого не ценят, — сказала портниха. — На улицу я их не пускаю с украшениями. Да и вообще купила на потом. Чтоб мать не забывали, когда вырастут большие.
Заказчица с пятнами семени на потолке тоже ездила в Венгрию со своим дружком.
— Она еще по дороге туда снюхалась с венгерским таможенником, из деловых соображений, — сказала портниха. — Дружок потом задал ей жару, в гостинице хотел отдельный номер себе взять. Не вышло, в список-то он вместе с заказчицей был внесен. Ну и забрел он ко мне в номер. Мне-то это ни к чему, но что ж было делать, — сказала портниха. — В общем, что должно было случиться, то и случилось, переспала я с ним. Потом беспокоилась очень, из-за потолка в номере. Уборщицы ведь всё в номерах проверяют, когда ключи сдаешь перед отъездом. Заказчица ни о чем не догадывается. На обратном пути дружок опять сидел рядом с ней. Гладил ее по волосам, а все назад оборачивался да на меня смотрел. Мне совсем не надо, чтобы он однажды сюда заявился, — я же не хочу потерять заказчицу, она у меня клиентка давняя. Когда мы на таможне выходили из автобуса, этот тип ущипнул меня за грудь. Ну, чтобы от него отделаться, я связалась с таможенником. Но тоже из деловых соображений, — сказала портниха. — Вот осенью опять поеду, так надо будет кухонные миксеры прихватить. Их мигом разбирают.
