— Это невозможно, сударыня, — покачал головой мастер Сюртук.
— Помолчи! — остановил его ди Крей. — Вы ведь знаете, дама Адель, где именно мы теперь находимся, ведь так?
— Да, — твердо ответила Ада. — И когда я говорю, что если мы выйдем тотчас, то завтра ввечеру будем стоять в виду стен Крегсгорхской крепости, я понимаю, что это значит.
— У меня есть деньги, — весьма вовремя подал голос Сандер Керст. — В графстве мы смогли бы купить припасы и теплую одежду, и тогда…
— Почему же вы заговорили об этом только теперь? — Вопрос напрашивался, и вот он прозвучал. Ди Крей умел задавать правильные вопросы.
— Есть причины, по которым мне не хотелось бы появляться в местах, где меня могут узнать.
— Я не спрашиваю, что вы сделали, — неожиданно голос Виктора смягчился. — Но я должен понять, насколько серьезны причины, о которых вы, сударыня, только что упомянули?
«Интересно, он тоже учился в университете, или это природный дар?»
— Они серьезны, — коротко ответила она. — Риск лично для меня достаточно велик, поэтому мы не станем заходить в Крегсгорх… и еще в некоторые места. Но для вас риск минимален. Моя компания способна испортить вам репутацию в графстве, но не настолько, чтобы вас взялись убивать.
— А вас?
— Мне в этом случае придется куда хуже.
— Понимаю, — кивнул ди Крей. — Стало быть, решение за вами.
— Мы идем. — Адель отдавала себе отчет в том, что делает, и это сильно облегчало дело. Решение принято, и, стало быть, говорить и горевать больше не о чем. — Собирайтесь.
— Бедному собраться — только подпоясаться, — блаженно улыбнулся Ремт, и в этот момент пошел дождь.
2
Четвертый день полузимника 1647 года
Если бы не то, с какой уверенностью шла вперед дама-наставница, Тина никогда не поверила бы, что здесь можно пройти. Раз за разом дама аллер’Рипп заводила их в очевидные тупики, но глаза обманывали, и глухие стены вдруг раздвигались, открывая путь вперед. Гроты обращались в пещерные лабиринты. И подвесные мосты обнаруживались там, где бездонные пропасти обещали верную смерть вместо дороги к спасению. Дождь лил не переставая. Гремел гром, и молнии лупили по мокрым скалам, поджигая тут и там одиночные деревья. Становилось все холоднее, и вскоре облачка пара начали срываться с губ при каждом выдохе. Однако тропа не кончалась, она вела компаньонов все глубже в недра гор, в теснины без выхода, в ловушки темных колодцев, к обрывам, за которыми клубился облачный туман. День сменился вечером. Наступила ночь, но они все шли и шли, потому что останавливаться на Тропе нельзя. Так сказала Ада, и никто не оспорил ее слов, хотя, в чем тут дело, Тина так и не поняла. Как бы то ни было, движение было единственным, что более или менее отчетливо сохранила ее память. А на рассвете следующего дня путешественники вышли из очередной пещеры в долину, затянутую предрассветной мглой. Дождь кончился, но было очень холодно. Под ногами стелилась туманная дымка.
— Ну, вот мы и в Квебе, дамы и господа. — Голос Ады звучал хрипло, но Тина предполагала, что ее собственный голос вообще не возник бы в пересохшем горле, старайся или нет. Запредельная усталость и величайшее напряжение душевных сил лишили ее и голоса, и разума.
«Все, это все… конец…»
Ноги подломились, и она поняла, что падает, но не могла ничего изменить. В глазах потемнело, и тишина накрыла ее своим крылом.
* * *
— Девочка! Девочка! Просыпься! Не спаать! Не лежать! Встаать! Идтии! Ну! Ну! Ну! Девочка! Ну! Не снись! Восп…рянь! Де…
Голосок Глиф звучал, казалось, внутри черепа, но это, разумеется, было не так. Судя по всему, девочка-«Дюймовочка» спряталась в капюшоне плаща, подкралась к самому уху Тины и «кричала» теперь сдавленным — ввиду присутствия посторонних свидетелей — голосом прямо в ухо.
— Девочка! Ну!
— Я…
— Очнулась? — раздалось откуда-то сверху. — Ну и слава богу! Вставайте, герцогиня, нам следует идти.
Голос принадлежал ди Крею и звучал достаточно иронично, чтобы скрыть едва различимые нотки беспокойства.
«О чем он беспокоится? — подумала Тина, окончательно приходя в себя после обморока. — Или о ком?»
— Я… — Она пошевелилась, проверяя, как пишут в романах, «целостность своих членов», и почувствовала, как торопливо прячется за пазухой крошка Глиф. — Я… Да, да… Сейчас… Минута!
Похоже падая, она ничего себе не сломала, но так кажется, и должно случаться во время обмороков.
«Если бы кто-нибудь догадался растереть у меня под носом листок табарника… А кстати, откуда известно, что это должен быть именно табарник и что его нужно непременно растереть?»
Мысль интересная. Вопрос по существу. Ведь не случайно же, увидев на горном склоне куст табарника, Тина не прошла мимо, как сделала бы на ее месте любая другая девушка. Куст как куст, неказистое, но упорное в борьбе за выживание горное растение, совершенно неизвестное жителям морского побережья, тем более девочкам, воспитанным в приюте. И однако же Тина куст не только приметила, но и узнала, пусть и не придавая этому особого значения. Заметила, узнала и сорвала несколько мясистых и как бы лоснящихся жиром узких листочков. И не просто так сорвала: тщательно запеленала в лоскуток белой ткани и спрятала в один из кожаных мешочков, что носила в дорожной сумке.
«Сумка!»
Что ж, сейчас, по случаю обморока, Тина сообразила вдруг, что всегда имела среди своих вещей такие вот кожаные мешочки, обрывки пергамента, полоски вощеной бумаги и лоскутки белой ткани. Они были нужны ей, чтобы хранить зернышки, лепестки и листочки, цветочную пыльцу, растертые в порошок корни и стебли, сухие растения, кору, высушенный до невесомости мох и собранную острием ножа сырную плесень. Всегда были у нее добываемые при любой возможности деревянные и глиняные баночки, терракотовые кувшинчики и склянки мутного стекла с плотно притертыми пробками. И сейчас едва ли не треть ее личных вещей состояла из эдакой «колдовской» аптеки. Но если относительно практически всех иных своих знаний и умений Тина могла с уверенностью сказать, когда, как и от кого их получила, то знахарство — а ведь травничество — род знахарства, не правда ли? — пришло к ней как бы само собой. Никто этому Тину словно бы и не учил, никто, никогда…
«Но так не бывает!»
И верно — не бывает. Однако все, что было связано с ведовством и целительством, приготовлением зелий и тинктур, составлением ядов и приворотных зелий, сонных напитков и освобождающих от бремени смесей — все это существовало, словно крона дерева без ствола и корней. Тина не знала, не помнила, не могла даже вообразить, кто и когда научил ее такому множеству сложных вещей, премудростям редкой профессии, передаваемым обычно от учителей к ученикам, от старших к младшим, от матерей и отцов дочерям и сыновьям.
