Бедняга как-то притих, что-то я давно уже не слышала своего словоохотливого собеседника. Он, очевидно, тихонечко ожидает решения своей участи. Что-то мне подсказывало, что, если я попытаюсь от него избавиться, ничего хорошего его не ждет.
Вечная проблема выбора, три пути, три варианта: отказ от действия, противодействие и смирение. Встряхнувшись, я встала. Хватит, надоело, надоело бояться, надоело решать головоломные загадки, надоело размышлять о богах и их слугах. Там на улице нормальная, реальная жизнь, туда я и отправлюсь. Кто знает, может, мне и не придется ничего решать.
Несмотря на попытку выбросить все это из головы, мысли теснились, жужжали и роились, отвлекая меня от происходящего вокруг. Улица жила своей до боли привычной жизнью, люди спешили по своим делам, не мучаясь никакими космическими проблемами. Я чувствовала, как на меня наваливалось удушающее чувство одиночества, оторванности, мне захотелось забыть все, всю эту безумную информацию, так головокружительно свалившуюся на меня. Сладкая фантазия окутывала меня: вот я иду вместе со всеми, мне все улыбаются, что-то говорят, зовут куда-то, и я чувствую себя частью этой чудесной, удивительной толпы, влекущей меня туда, где не надо мучиться сомнениями, туда, где не надо принимать никаких решений. Я чувствовала неизъяснимое блаженство, я больше не испытывала вины, и они, они на меня не сердились, опутывая меня все сильнее и сильнее теплом и благожелательностью. Весь ужас последних дней промелькнул кадрами забытого кино, готовый исчезнуть, испариться, оставив после себя легкую дымку недоумения.
«Еще немного — и все кончится», — с облегчением подумала я, вспомнив притчу о блудном сыне, вернувшемся в родное гнездо.
Вдруг я почувствовала, как кто-то легонько дотронулся до моего плеча. Несмотря на легкость прикосновения, я вздрогнула и обернулась. Передо мной стоял мужчина неопределенной наружности, невысокий и худощавый, в надвинутой на лоб шляпе, скрывающей его глаза. Что-то в его невыразительной внешности показалось мне неуловимо знакомым. В руке он держал лист бумаги, свернутый вчетверо.
— Это, кажется, вы потеряли, — хрипло произнес он, сразу закашлявшись, как будто эти слова дались ему с большим трудом.
С этими словами он протянул мне листок, на чистой поверхности которого отпечатался след широкого каблука. Я отшатнулась, все страхи, которые только что исчезли, грозили вернуться вновь, ужас притаился и только и ждал своего момента. Я отрицательно помотала головой, не в силах ответить ему. Он не отставал, его движения стали угловатыми и суетливыми. Меня передернуло от его прикосновения, когда он, схватив мою руку, насильно сунул мне злополучный листок, потом резко повернулся и побежал прочь. Я осталась стоять, но недавно обретенная гармония исчезла, а толпа стала враждебной и угрожающей. Я стояла неподвижно. Толкаясь и ругаясь, мимо шли люди, с невыносимым грохотом проносились машины, выбрасывая зловонные газы, а я, не в силах сдвинуться с места, стояла и смотрела на бумагу, навязанную мне странным прохожим. У меня еще оставался шанс, я еще могла сделать шаг, выбросить, разорвать опасную — я это чувствовала — бумагу и постараться вернуть себе утраченное спокойствие. Но что-то мне подсказывало, что это уже ничего не изменит, и то чувство единения, которое жило во мне совсем недавно, утрачено безвозвратно.
Нехотя, медленно я развернула листок, и конечно, на нем оказались те самые линии, те, которые я безнадежно пыталась зарисовать, испугавшись, что Анри уничтожит их. Вспомнив, как я разозлилась на него за это, я опять почувствовала стыд и смущение, ведь я только что хотела сделать то же самое. Я смотрела на линии, оживавшие под моим взглядом, жадно впитывающие мое внимание и какофонию уличного шума. Они разрастались, их движение усиливалось, но тут вдруг очередной прохожий натолкнулся на меня сильнее, чем остальные, и громко выругался, сообщив, что он думает по поводу зевак, не знающих, чем заняться. Чары развеялись. Аккуратно свернув вчетверо листок, я сунула его в карман. Более мучиться не было необходимости, выбор был сделан, теперь я знала, что мне делать. Никакие угрозы не могли меня заставить избавиться от этого чудесного ключа, так необычно обретенного мною.
— Анри, — тихонько позвала я, надеясь, что теперь он проявится, — у тебя была почти тысяча лет. Неужели ты так и не смог разобраться, что такого ужасного сделал Даг-ан? Почему Наблюдатели, или боги, так боятся и ненавидят его?
Я надеялась, что теперь, когда он знал, что я не выдам его, он будет со мной более откровенен. Ответом мне была тишина, и я уже занервничала, как внезапно увидела, что воздух передо мной покрылся рябью, и из него постепенно стала вырисовываться фигура, в которой я, несмотря на прозрачность, все же узнала характерные черты Анри. Высокого роста, худой, с резкими и стремительными движениями, он прошелся по комнате и уселся в кресло напротив. Он поерзал, устаиваясь поудобнее. Анри показался мне красивее, чем я его представляла, но я вовремя вспомнила о его способности менять свою внешность по своему усмотрению. Ну что ж, наверное, в подобных обстоятельствах это было совсем просто. Я была рада его видеть:
— Так что, Анри? Что ты понял?
Оглядевшись вокруг, он поморщился, и я догадалась, что этому эстету откровенно неприятен вид современного жилища с его гнетущей теснотой и безликой утилитарностью. Вздохнув, он отвернулся, и я отметила, что в течение всего последующего разговора, он упорно старался не смотреть по сторонам, глядя в одну точку.
— Даг-ан сломал их механизм, при помощи которого они держали контроль и управление. Если бы Шемма справился, Даг-ан стал бы единоличным управителем, сосредоточив в своих руках всю власть. Ему надоели вечные споры богов, он видел, что они не способны прийти к единому мнению, и все, что они делают, в результате ведет их к еще большему порабощению, а сила Земли возрастает. Даг-ан хотел освободиться сильнее, чем они все, вместе взятые. Он видел, что создание Луны породило еще одну ловушку, и видел, что все действия богов ведут к катастрофе.
Он задумал свою авантюру в то время, когда боги приняли решение еще об одном грандиозном проекте, который должен был нейтрализовать Луну. Кажется, они хотели создать еще одну Луну, меньшего размера, которая должна была оттягивать и очищать энергию. Даг-ан был единственным, кто считал это самоубийством, он предвидел, что это уничтожит их всех. Но его не слушали, и тогда он стал действовать так, как считал нужным. Мне думается, что тебе надобно поговорить с ним, пусть он сам тебе расскажет об этом.
Я даже поперхнулась от неожиданности, так просто и буднично это прозвучало. Конечно, что же может быть естественнее, как задать кучу вопросов богу, попросив его об аудиенции или, еще лучше, взять по-простому да и заглянуть к нему на чашечку чая. Стараясь быть серьезной, я поинтересовалась:
— И как ты себе это представляешь? Где мне искать Даг-ана? Или у тебя есть его точный адрес?
Я не старалась его обидеть, но не могла же я всерьез рассматривать подобную перспективу. Анри, казалось, совсем не заметил моего сарказма и спокойно ответил:
— А ты разве забыла, что он под новым именем прибыл в Ибернию, а потом ушел под землю, где создал дверь для путешествий по мирам? Там я с ним и встретился, а он, найдя во мне благодарного собеседника, многое порассказал мне.
