На пастбище это посылали лишь детей бедняков, и многие из них не доживали до осени.
В самое холодное лето после Тридцатилетней войны дошел черед и до Урсины, младшей дочурки одной бедной вдовы. Девочка, которой едва исполнилось девять, была еще мала для Альп-Джеты, но мать выдала ее за десятилетнюю. Ей было не обойтись без тридцати крейцеров, которые община платила летом пастуху.
То лето выдалось таким холодным, что козам чуть ли не до самого Варфоломеева дня[21]приходилось добывать себе траву из-под глубокого снега, и пересохшие вымена их иссякли. Вскоре съеден был последний кусок козьего сыра и выпит последний глоток козьего молока. Терзаемая холодом и голодом, сидела Урсина среди блеющих коз и молила всех святых о помощи.
Но чем жарче была ее молитва, тем яростней дул ледяной ветер сквозь ребра покосившейся хижины, задувая в нее колючие, как иглы, снежинки.
— Ах, коли ангелы не хотят выручить меня из беды, пусть поможет хотя бы черт! — не выдержав, в отчаянии воскликнула девочка.
Ветер тотчас улегся, и в тишине раздался низкий голос:
Не утруждай молитвой Бога,
Миланский черт тебе подмога.
Голос исходил от старого козла, стоявшего против нее и таращившего на нее свои желтые глаза. Страх охватил Урсину, ибо она знала, что черт ничего не дает даром.
— Какова твоя цена? — спросила она дрожащим голосом.
Но козел ничего не ответил. И во все время выпаса не услышала она от него больше ничего, кроме блеянья.
Зато в ту же ночь снег растаял. Утром солнце приласкало луга, и повсюду зазеленела сочная зеленая трава. И так было все лето. Осенью же, когда пришли крестьяне за стадом, козы были тучными, а в клети круглились тридцать головок сыра. Сама Урсина окрепла и похорошела. Зубы ее сияли белизною, а белые кудри блестели на солнце.
С той поры, пока не исполнилось ей шестнадцать лет, каждое лето год от года гоняла она разрастающееся стадо на Аль-Джету. Крестьяне же, довольные юною пастушкою, начали платить ее матери уже целый гульден за лето, а потом и два, и даже три. Девушка расцвела и стала такою красавицей, какой прежде не видали в долине даже старики.
Но вот за десять дней до ее девятого лета на горном пастбище в деревню въехала пыльная карета. Единственным пассажиром ее оказался благородный пожилой господин. На нем было платье из черного шелка, на поясе висела серебряная шпага, а на шляпе красовалось алое перо. На итальянском языке он велел позвать Урсину, изъявив желание говорить с нею.
— Кто вы? — молвила Урсина, лишь только они остались одни.
— Не утруждай молитвой Бога, Миланский черт тебе подмога… — отвечал незнакомец.
Урсина задрожала, услышав слова, произнесенные в ту холодную ночь на Альп-Джете старым козлом.
— Стало быть, вы желаете получить плату? — пролепетала она.
— О нет, — молвил черт, — все, что ты получила от меня до сего дня, ничего не стоит. Плату я потребую лишь, если ты пожелаешь большего.
— Но чего же я еще могла бы пожелать?
— Несравненной красоты, вечной молодости, богатства, счастья, замок с сотней окон и тридцатью башнями…
Юная Урсина, которая, повзрослев и снискав себе своею красотой и трудолюбием любовь земляков, была к тому времени бойкой девушкой, не побоялась спросить:
— И какова же будет ваша цена, Миланский черт?
— Как обычно, Урсина: твоя душа.
Девушка рассмеялась и сказала:
— Высока цена ваша, слишком высока!
Черт улыбнулся.
— Прежде чем отказаться, выслушай условия. — И, склонившись к ней, молвил ей на ухо:
Когда летом наступит осень,
Когда день обернется ночью,
Когда в воде вспыхнет пламя,
Когда с рассветом пробьет двенадцать,
Когда птица станет рыбой,
Когда зверь превратится в человека,
Когда крест повернется на юг —
Лишь тогда ты станешь моей.
Урсина трижды просила черта повторить условия и, убедившись, что все поняла верно, дала согласие.
Простившись с матерью, с братьями-сестрами, сродной деревней и с козами, она села в карету. Прежде чем достигли они цели путешествия, красота ее увеличилась во много крат. Всюду, где бы ни останавливалась карета, ее тотчас же обступали люди, непременно желавшие увидеть красавицу Урсину. Замок на холме, высоко вознесшийся над плодородною долиной, и вправду имел сто окон и тридцать башен с золотыми кровлями.
Миланский черт простился и исчез. Лишь раз в году навещал он Урсину, и та устраивала пир с музыкой и танцами. У черта были изысканные манеры, и он никогда не упоминал о заключенной меж ними сделке.
Но вот в один прекрасный июльский день…
Закончилась страница 82. Текст, начинавшийся на следующей странице, не имел никакой связи с предыдущими строками:
…и отблески пламени над долиной далеко видны были в ночном небе. А когда жители деревни на следующее утро копались в дымящихся развалинах замка, они не нашли ничего, кроме ожерелья Урсины, которое она надела в ту ночь для своего любовника.
Но с тех пор всякий раз, когда летом погода внезапно менялась и на пастбища начинал сыпаться снег, люди с опаской смотрели в небо и говорили: «Смотрите-ка, Урсина вытряхивает перину!»
6
Небо над Валь-Гришем мерцало словно внутренность морской раковины. Рассвет медленно обводил контуры горных вершин тонким перламутром. Забрезжила в предутренней дымке деревня в предвкушении первого безоблачного летнего дня этого месяца.
Было около пяти часов. Башня церкви Сан-Йон врезалась черным силуэтом в бледное небо. Механизм курантов с тихим шипением пришел в движение, и маятники колоколов соль и ми начали ритмично отбивать четверти: бим-бам, бим-бам, бим-бам, бим-бам. Им тяжело и торжественно вторил часовой колокол: бом… бом…
При первых ударах, отбивающих четверти, Соня стряхнула с себя остатки тревожного, сумбурного сна. Увидев темный просвет между полузадернутыми шторами, она закрыла глаза и принялась считать удары часового колокола. Бом… бом…
После шестого удара она застонала.
После седьмого откинула простыню.
После восьмого встала.
После девятого открыла окно и, ежась от утреннего холода, окинула взглядом подернутую сизой дымкой горную цепь.
Бом… бом…
Она насчитала двенадцать ударов. Потом из-за зубчатой вершины Пиц-Вуольпа блеснул первый солнечный луч.
На стоянке «Гамандера» Соня увидела джип с молочной цистерной.
