– У нас две дочери, – сообщил мне Роджер. – Обе уже взрослые. Живут сами по себе, у обеих не хватает времени выйти замуж.
Он замолчал. Я тоже. Лирическое отступление кончилось, дальше вставали серьезные вопросы. Роджер почувствовал это, но ничего не сказал.
Я заметил:
– Вчера трибуны убирали. Роджер вздохнул:
– Убирали. И они были чистыми. Никакой взрывчатки. И уж точно никакого деткорда на стенке лестницы. Я сам прошел всюду, все проверил. Я постоянно делаю обход здания.
– Но только не утром в пятницу на Страстной неделе.
– Вчера ближе к вечеру. Часов в пять. Обошли все с бригадиром рабочих.
– Убивать людей не собирались, – прикинул я.
– Нет, – согласился он. – Собирались разрушить только главную трибуну, выбрался один из немногих дней в году, когда среди недели нигде в Британии не проводится скачек. Определенно не для того, чтобы поубивать людей.
– Я так думаю, у вас ведь есть ночной сторож, – предположил я.
– Да, есть, – он устало покачал головой. – Он делает обходы с собакой. Говорит, что ничего не слышал. Не слышал, чтобы кто-то буравил стены. Не видел на трибунах никаких огней. Он последний раз отметился в семь утра и ушел домой.
– Полиция допросила его?
– Полиция его допросила. Я говорил с ним. Конрад расспрашивал его. Беднягу вытащили из постели, и он никак не мог стряхнуть с себя сон, когда его допрашивали да еще когда обрушились с обвинениями. Он и вообще-то не блещет сообразительностью, а тут только моргал глазами и выглядел настоящим идиотом. Конрад винит меня в том, что я нанял такого тупицу.
– Обвинения будут сыпаться как конфетти.
Он кивнул:
– Так оно и есть. Сыплются со всех сторон. Почти во всем ищут мою вину.
– Кто из Стрэттонов приехал?
– Лучше спросите, кто не приехал, – вздохнул он. – Все, кто был на собрании акционеров, кроме Ребекки, плюс жена Конрада Виктория, плюс жена Кита, Имоджин, пьяная в доску, плюс лоботряс Джек, сын Ханны, плюс пирожок-ни-с-чем, жена Айвэна, Долли. Марджори бросала хлесткие обвинения. Конрад перед ней стушевался. Она затмила даже полицию. Ей хотелось знать, как это вы, особенно вы, не помешали трибунам взлететь на воздух, раз ваш малютка-сын поднял тревогу и бросился к вам с рассказом.
– Голубушка Марджори!
– Кто-то напел ей, что вы чуть не погибли, и она сказала, что так вам и надо. – Он покачал головой. – Иногда мне приходит в голову, что вся эта семейка полоумная.
– Там, у вас над головой, на полке в шкафчике виски и стаканы, – сказал я.
Он расцвел и налил два стакана, хотя не преминул бросить:
– Легче от этого не станет.
Потом поставил один стакан на столик с ящичками в голове моего диванчика.
– Послушайте, где это вы раздобыли такой великолепный автобус? В жизни не видел ничего подобного. Когда я перегнал его с ребятами сюда, они мне все здесь показали. Они, кажется, искренне верят в то, что вы сами все сделали собственными руками. По-моему, вам помогал конструктор яхт.
– И то, и другое правильно.
Он в два приема, по-армейски проглотил виски и поставил стакан.
– Уложить мальчиков у себя мы не сможем, не хватит места, но накормить сумеем.
– Спасибо, Роджер. Честное слово, я очень признателен. Но в этом автобусе припасено еды на батальон, и мой батальон уже знает, как готовить самим.
Хотя он и заверял меня в противном, но я видел, что мои слова явно сняли камень с его души. Он определенно устал еще больше, чем я.
Я попросил его:
– Вы можете оказать мне любезность?
– Если сумею.
– Не говорите ничего определенного о том, где я сегодня. Скажем, если будут интересоваться полиция или Стрэттоны.
– Где-то влево от Марса, устроит?
– Как-нибудь будет день, – сказал я, – и отплачу.
Правда жизни, как сказал бы Тоби, напомнила о себе на следующее же утро.
Устроившись кое-как в джипе Роджера, я добрался с ним до его конторы около парадного круга. Пятеро мальчишек остались мыть автобус стиральным порошком, который они растворяли в ведрах и плескали на машину, чтобы потом растирать щетками с длинной ручкой и губками, поливая все водой из садового шланга, подсоединенного к колонке у дома Гарднеров.
Обычно такой гигантский водяной фейерверк заканчивался тем, что ребятишки промокали насквозь, а наш мамонт-автобус оставался полугрязным (мальчикам до смерти нравилась клоунада с водой в цирке). Я порекомендовал миссис Гарднер зайти в дом и закрыть глаза и окна, и после того, как первое ведро пены промахнулось мимо ветрового стекла и вылилось все на Элана, она взглянула на меня испуганными глазами и воспользовалась моим советом.
– Вас не беспокоит, что они до костей промокнут? – спросил Роджер, когда мы удалились от места потенциального потопа.
– В них столько накопилось сжатого пара, что неплохо избавиться от него, – сказал я.
– Вы необыкновенный отец.
– Я этого не чувствую.
– Как ваши раны?
– Не спрашивайте, жуть!
Он хохотнул и, остановившись у дверей конторы, подал мне костыли. Я бы предпочел обходиться без них, но, казалось, сила у меня осталась только в руках.
Еще не было и половины девятого и Роджер едва успел отпереть дверь в контору, как по асфальтовой дороге к нам прибыла первая партия неприятностей. Роджер посмотрел через плечо на подъехавшую машину и в сердцах выругался: «У, педераст!» – он узнал, кто это приехал. «Сволочь Кит».
Сволочь Кит прибыл не один. Сволочь Кит привез с собой Ханну, а Ханна, как обнаружилось, притащила сына Джека. Эта троица вылезла из машины Кита и решительно направилась к конторе Роджера.
Роджер открыл дверь и коротко бросил мне: «Быстро сюда!»
Так быстро, как только позволяли костыли, я поспешил за ним и встал у дальнего края его стола, там, где на спинке стула висел мой пиджак, который я повесил утром предшествующего дня. Целую вечность назад.
Кит, Ханна и Джек ввалились в дверь, лица у них были совершенно разъяренными. Мое присутствие подействовало на Кита, как красная тряпка на быка, а если бы Ханна видела собственную физиономию, то она вряд ли бы ей понравилась. Джек, юнец с отвислыми губами, как две капли воды походил на деда: он был отталкивающе красив и злобен.
Кит проговорил:
– Гарднер, уберите отсюда этого мерзавца! И вы уволены. Вы некомпетентны. Теперь я буду заниматься ипподромом, а вы можете убираться. А что до вас… – он с ненавистью воззрился на меня, – то ваши щенки не имели права находиться вблизи трибун, а если вы думаете подать на нас в суд за собственную глупость, за то, что дали взорвать себя, то лучше выбросьте это из головы…
