Соня перевела дыхание. Выпила немного воды.
– А что случилось потом?
– Подъехала машина... И мы испугались... Убежали...
– А чья это была идея?
– Лари. – Жора опустил голову. – Они были на этой даче днем раньше... С девицей, которая работала у Изольды...
– Ты даже не знаешь ее имени... Действительно, зачем тебе знать ее имя, ведь Герман и Лари учили тебя, что женщина – это не человек, это кусок мяса... И тебе это нравилось... А эту девушку, между прочим, звали Мартой... И твои дружки убили ее... Перестарались... И когда поняли, что она уже мертва, поздно вечером отнесли и бросили в реку... Но перед этим поработали ножницами над ее лицом... А как же вы могли сбежать, оставив свою учительницу в доме? Разве вы не боялись, что она все расскажет, а вас посадят?
– Мы хотели вернуться... И вернулись... Но ее уже не было... Но про то, что они убили Марту, я ничего не знал...
– Мне непонятно одно: каким же надо быть циником, чтобы после первого убийства снова приехать в то же место, в тот же дом и убить свою же учительницу...
– Она оскорбила Лари, кроме того, она всем нам поставила тройки, она смеялась нам в лицо, говорила, что если бы не наши родители, мы...
– Вы вернулись, а ее не оказалось... И что же, вы даже не попытались ее найти?
– Пытались... Но не нашли...
– А что испытал ты, когда узнал, что ее нашли в реке?
– Мы успокоились. Мы втроем напились и накурились... Нам было хорошо...
– А что вы сделали с Рони?
– Мы убили его. И спрятали в сарае... там же, на даче Литвиновой...
– Взгляни в окно, – вдруг сказала Соня.
Котельников повернул голову и увидел, как джип медленно выезжает со двора.
– Что это значит?
– А это значит, – вдруг услышал он сзади и замер, – а это значит, Жорж Котельников, что пришла и твоя очередь... Не бойся, поверни свою рыжую голову...
Он медленно поворачивался, чувствуя, как пол под его ногами закружился, как бывает во сне...
Дверь распахнулась и, с трудом сдерживая собаку, на кухню вошла Ирина Литвинова.
– Ты узнаешь меня, Жорж? Я – твоя учительница алгебры... А это – Рони, твой пес... неужели ты не узнаешь нас?
Она выглядела постаревшей лет на десять. Седые волосы, тусклые глаза, сухая, морщинистая и шелушащаяся кожа...
Она проследила за тем, когда Соня уйдет, села за стол и принялась перебирать пальцами карты.
– Я сбежала от вас... И чтобы отмыться от ваших поганых рук и тел... От того яда, которым была пропитана моя кожа, я спустилась к реке, чтобы смыть с себя эту грязь... Я вошла по колено в воду и наткнулась на тело той девушки, которую убил Герман... Я подтянула ее к берегу и, увидев, что мы с ней приблизительно одного роста и что у нас даже похожие волосы, поменялась с ней одеждой... И оставила ее на берегу... чтобы ее кто-нибудь нашел... Я понимала, что вы – ваша святая троица – практически ненаказуемы, и поэтому решила отомстить сама. Всем троим. Я не вернулась в город, а осталась жить в доме бабы Нади, Надежды Николаевны Берковской... А чтобы после моей смерти моя квартира не пропала, оформила на нее завещание. Мне потребовалось три месяца, чтобы я пришла в себя. А потом я стала дрессировать твоего Рони... Да-да, он был еще жив, когда я нашла его в сарае на даче... Я его выходила и стала дрессировать... Это я научила его бросаться на всякого, кто пахнет гвоздикой... Это я написала записки твоим приятелям и натравила на них твоего Рони... Это было несложно... Конечно, мне было страшновато, я ужасно боялась, что машина, которую я купила на деньги отца Германа, Монахова, не заведется или что-нибудь еще... Еще мне было страшно при мысли, что меня могут вычислить и посадить в тюрьму...
Наталия, присутствующая при этом спектакле, поняла, что Ира устала. Она вошла на кухню и увела ее.
– Ты, Жора, можешь возвращаться домой... – сказала она спокойно. – Надеюсь, что никто и никогда не узнает то, что только что узнал ты... Вы превратили вашу учительницу в инвалида, в психически больного человека... Потому что вы сами уроды...
– Н-н-неужели это Ирина Валентиновна?
– Как видишь...
– А кого же тогда похоронили?
– Марту, кого же еще...
– И это действительно мой Рони?
– Да...
– Он меня не загрызет?
– Иди, тебя внизу ждет твой отец...
* * *
Он ушел, а она вернулась в спальню, где находилась все то время, и уложила в постель Ирину.
Она нашла ее в том самом сарае, который приняла сначала за коптильню. Когда Логинов сказал, где живет Берковская Надежда Николаевна, она поняла, что это и есть баба Надя... Просто когда Плотников говорил о ней и произнес «баба Надя», ей показалось, что Настя...
Все ее видения, как фрагменты сложной мозаики, обрели каждый свое место: девушка в синем пальто и белой «таблетке», Берковская с песцом на груди... Именно когтями этой старинной горжетки, пропитанной запахом нафталина, будет царапать тело Германа обезумевшая от нервного потрясения Ирина Литвинова... Рыбья чешуя – это тоже плод ее воспаленного воображения... «Я хотела, чтобы подумали, будто его съели рыбы...»
– Сам выкручивайся, но я не позволю устраивать суд над этой больной женщиной... – сказала Наталия Логинову, после того как они вернулись из Соснового Бора, куда увезли Литвинову, которая не могла уже жить без Берковской и называла ее своей мамой. – А я поеду к Саре... Во-первых, мне надо отдать ей комиссионные... Как-никак, а работу свою я выполнила, поэтому Захарченко, я думаю, ко мне претензий не имеет... Он заплатил за свой покой, и, надо сказать, не слишком щедро...
– Ты мне так и не сказала: когда ты поняла, что Литвинова жива?
– Когда еще раз съездила к Алебастрову и поняла, что четвертый зуб снизу слева – это если смотреть прямо, но фактически зуб-то был на правой стороне...
– И что же? Ты приехала в Сосновый Бор и попросила Литвинову, которую, согласись, теперь просто невозможно узнать, показать тебе пломбу?
– Да нет же... Просто я дала ей несколько яблок... И там был такой характерный прикус... У нее же один зуб рос во втором ряду... – Она улыбнулась: – Логинов, не переживай, я ненадолго...
