Но пока идет неделя, отделяющая Эдикт о Вере от Эдикта об Анафеме, Посланец, вооружившись сорока девятью вопросами, пытается вызнать секреты, таящиеся в душах самих членов Инквизиции, и сделать выводы, о которых он сообщит лишь очень ограниченному числу людей. Город Оуренсе постепенно погружается в страх, клятва безмолвия ложится на уста его жителей, к нему же призывают священники; и Посланец решает посвятить больше времени собственно аппарату Инквизиции и посещает тайные тюрьмы, устроенные в местах, о которых все догадываются, но никто не знает наверняка. Инспекционная поездка должна проходить в полном соответствии со строгими правилами, установленными не Посланцем и не каноником, — малейшее изменение неизбежно приведет к подозрениям.
Посланец не испытывает особого беспокойства по той причине, что ему приходится копаться в совести инквизиторов, вскрывать заживо души людей, которым дано право судить и выносить приговоры, доносить и делить между собой добро обвиняемых, подвергать пыткам и заставлять исчезнуть в небытии себе подобных; но и удовольствия от того, с чем ему приходится сталкиваться, он тоже не получает.
На третий день инквизиторской инспекции его внимание привлекает дело Антии Мендес, жительницы Вилановы-дас-Инфантас, которая, как там указано, удавилась в темнице, где она ждала приговора по обвинению в иудаизме, после того как ее подвергли пытке на кобыле. Посланец внимательно изучает переписку, которая велась по этому поводу с Мадридом, и извлекает оттуда сведения о доносах, именах палачей, правилах, нормах, рекомендациях, как не причинить больше мук, чем это необходимо, поскольку, «исходя из опыта в этом деле, следует, что после трех скручиваний веревкой уже мало чего можно ожидать, и в этом случае не показано продолжать пытку на кобыле». Посланцу известны нормы, но теперь он видит результаты их применения. Подчас холодный пот выступает у него на лбу, и, встречаясь вечером с каноником, он так проклинает горькую историю, порожденную фанатизмом, что не остается уже никаких сомнений в его истинных убеждениях. «Про нас говорят, что мы суеверные язычники, люди невежественные и отсталые, но их цивилизация несет нам лишь смерть, мучения, слепой фанатизм». Лоуренсо Педрейра ничего не говорит, но про себя он думает, что телесные страдания проходят, а страх остается, есть нечто худшее, чем само истязание пыткой, нечто трудно определимое, оно начинается, когда тебя приговаривают к истязанию, и завершается невыносимой болью, которая может оказаться избавительной; это осуждение, приговор, заточение в темницу — там с тебя сорвут одежду, оставив беззащитным в твоем позоре, безгласным перед твоими мучителями; это невозможность сопротивляться, когда тебя положат на кобылу и привяжут веревками, и при первых же поворотах рогатины они жестоко врежутся в твое тело. Вот о чем говорят два друга жаркими летними ночами в Оуренсе. Если бы в Португалии не было еще хуже, чем здесь, надо бы бежать и бросить все, но бегство ничего бы не изменило, тем более что Посланец хорошо знает: оно невозможно, поскольку его страна — как бы последняя комната по коридору. Именно такое ощущение вызывает в нем жизнь в Галисии. Нельзя бежать за рубеж, ибо рубеж — это океан или граница со страной, где свобода тоже не поднимает головы. И тебе кажется, что ты окружен, раздавлен, и это чувство толкает тебя к бегству морем, а не к отступлению по земле. Счастливы народы, живущие в странах, имеющих границы со всех четырех сторон, ибо по крайней мере с одной из них рано или поздно придет свежее, живительное дыхание! Но на нашу землю уже долгие века дует лишь пыльный ветер с месеты, и он проникает сквозь щель под дверью, которая открывается только с той стороны; это все равно что быть заключенным в последней камере по длинному коридору. Бежать невозможно, ибо в остальной части общего дома обитают нетерпимость и фанатизм, и именно из тех, других, комнат приходят унижение и гнет; освободить нас сможет одна лишь хитрость; а наша свобода подарит избавление остальным. Потому что в нашем общем жилище только мы сможем вымести все наружу.
Подчас жарки и нескончаемы ночи в Оуренсе, на холме Пена-де-Франсия, на берегу Отца рек Миньо соловей поет песню, которую он давно выучил наизусть, и в тайную тюрьму Инквизиции начинают поступать первые обвиняемые, первые жертвы доносов, вызванных тысячами причин. Близится к завершению тяжкий труд Посланца по изучению книг и проверке людей, и он знает, что уже недалек тот час, когда ему придется проникать в души своих земляков, чтобы разобраться, где их вина истинна, а где нет.
* * *
Прочитан Эдикт об Анафеме, и Посланец спускается в тюрьму, где содержится первый обвиняемый. Это молодой парень с испуганным лицом; Посланец бросает на него взгляд и сразу же возвращается в помещения первого этажа, где его ждет документация; там он восстанавливает в памяти облик юноши, которого он почти осязаемо ощущает прямо под собой, в подземелье, и размышляет о предъявленном тому обвинении. Посланец не знает, какую уловку применить, чтобы наилучшим образом выйти из положения, он остро чувствует отсутствие каноника, он так бы ему помог, хотя бы за счет молчания, которое они оба хранят с тех пор, как по необходимости приступили к общей работе. Наконец он уже собирается открыть дело и прочитать его, но в дверь стучат, и в комнате появляется низенький, коренастый, бедно одетый человечек, всем своим видом пытающийся изобразить силу, которой на самом деле у него нет; человечек здоровается с непременно подобающей случаю почтительностью и представляется: он — священник церковного прихода Пиньор-де-Сеа, к которому принадлежит обвиняемый, ожидающий допроса внизу. Вновь пришедший не дожидается, пока Посланец прочтет документы, а в нескольких словах вводит его в курс дела:
— Внебрачное сожительство — это не грех, скажу я Вам; если девка сама вешается на шею, значит, она сама того хочет, ей такое по нраву, тут никто никого не обидел, а нет обиды — нет и греха. А коли никому от этого не худо — почему мы должны за них решать? А потом, послушайте, о чем там еще говорить, если в Писании сказано: «Crecite et mul-tiplicamini et replete termm»![76]
Посланец думает, что пусть грубоваты, но верны слова этого священника, пришедшего издалека, чтобы защитить овцу из своей паствы, которая в страхе томится там, внизу, но он знает, что не должен выдавать своих мыслей, и он грозится, что если священник будет упорствовать в своих суждениях, то обвинят и его. Потом Посланец велит привести узника в камеру для допросов. Но святой отец из Пиньор-де-Сеа не унимается:
— Так вот, они приходили ко мне за советом, и я сказал им, что это не смертный грех, я сказал им это в исповедальне, исповедоваться-то им в этом нужды не было.
Посланец начинает терять терпение: поведение приходского священника может быть провокацией, и тогда нельзя ему потакать. Он согласен, он чувствует, что согласен с этим простым и добрым человеком, который, скорее всего, спит со своей служанкой, а может быть, у него есть жена, как у Лоуренсо Педрейры, — прекрасная Симона. Она вдруг возникает в его памяти, помогая укротить порыв, с которым он, казалось, уже не в силах был справиться, он уже готов был сорваться, но сладостное воспоминание о теле девушки смягчает бурю в его душе, наполняет его нежностью и блаженством и даже позволяет изобразить гнев, которого он не испытывает. Посланец должен проявить твердость, он не смеет не наказать за подобные дела, ведь за прелюбодействующими с такой тщательностью охотятся в Кастилии; он хорошо знает, что может быть снисходителен по отношению к чиновникам и священникам Инквизиции, проявлять терпимость в случаях служебного злоупотребления и взяточничества, краж и козней, но ему также хорошо известно, что он должен быть неукоснительно строг, когда речь идет о прелюбодействе и провозе книг. Он должен пресекать в корне всяческую безнравственность, но он знает, что против любви, против плотского желания бессильна всякая Инквизиция, эти чувства всегда будут жить в душе человека, и, чтобы они ушли в небытие, нужно, чтобы прежде исчезли услада долин, красота заливных лугов, зелень рощ, чтобы вся страна обезлюдела и превратилась в нечто невообразимое. Он знает: любовь неистребима, и поэтому он готов сурово ее наказывать. Лишь таким образом он сможет оправдать снисходительность по отношению к прочим проступкам, за которые он должен карать; ведь если он хватит лишнего с контрабандой книг, то в конце концов сможет разрушить сеть, которую никому не удастся восстановить еще много лет. Связи, отважные люди, рискующие жизнью, чтобы тайно провозить книги, встречаются не всегда и не везде, — это редкое порождение определенной эпохи, и он не имеет права допустить, чтобы долгие годы прошли впустую. Посланцу придется быть добродушным, не слишком строгим и лишь внешне нетерпимым в гонениях на тех, кто привозит книги в Галисию, а вся его непреклонность воплотится в беспощадности, с какой он обрушится на дела любовные. Это станет его охранной грамотой.
