со мной лежал русский партизан, он тихо стонал и часто моргал глазами, на губах у него пузырилась кровь, было понятно, что он уже не жилец. Свора Шоля шла по нашим пятам, они входили на только что занятую нами базу партизан.
Я видел, что они делают с раненными, видел, как режут уши и вспарывают животы, они мясники, солдаты так не воюют.
Этот русский тоже это знал, может был наслышан, а может просто чувствовал, что ему не дадут спокойно уйти на тот свет. Он смотрел на меня, моргал и слабо кивал, указывал взглядом на мою винтовку. Он воевал как солдат и не заслуживал смерти от руки мясников. Я выполнил его последнюю просьбу - выстрелил в сердце, чтобы наверняка.
Русских выдавили из леса, когда были уже глубокие сумерки, ночь сыграла им на руку и сделала почти бесполезным труд наших корректировщиков и огневых батарей, которые стреляли по кустам, многие бандиты просочились и вырвались.
Нам честно было уже плевать, мы считали потери, мы чертовски устали. Я сидел на бревне, отмахиваясь здоровой рукой от русских комаров, таких же кровожадных как их партизаны. Когда ко мне подсел такой же уставший и вымотанный Франц, я спросил:
-Ну как дружище, всех сохранил в своем отделении?
-Нет. Энцель подорвался на мине, у Хауфа прямое попадание в голову и выбыл Лангеберг, перебито сухожилие на ноге.
-У тебя как, Гельмут?
-У меня хуже, пятеро уснули навек, двое выбили в лазарет, из них один наверняка калека.
-Чертов Шоль, чертовы «лесники» …
-Нет, Франц, чёртова война…она создана именно для таких псов, как они. Я устал, у меня закрываются глаза, меня воротит от всего, а они пьют, ты слышишь, они празднуют? Для них всё это дерьмо - нескончаемый праздник.
-Да, сейчас их звездный час, после войны про них даже будут стесняться говорить, их спрячут в грязный чулан и преисподнюю, из которой они вылезли.
-Знаешь, что Франц?
-Что?
-Не считай меня безумцем, но я захотел на фронт, там чище, чем здесь.
-Я тоже, Гельмут, я тоже…».
А здесь чего ждёт от меня Бирхофф? Умиления и гордости за правильных и матёрых вояк — Франца и Гельмута? Должен получить моральное удовлетворение от того, как они скрипели зубами и тихо ненавидели карателей, но всё равно шли вместе с ними убивать партизан? Я бы подумал, если бы история закончилась тем, что эти два «правильных немца» расстреляли карателей в спину во время боя, но они, напротив, облегчили банде уродов всю работу.
Нет, без таких псов — войны, как эти Гельмут и Франц, что пробивали лбом нашу оборону и прокладывали дорогу Вермахту, не было бы работы и таким, как бригада Дирлевангера и прочим айнзацгруппам. Вслед за боевыми частями Вермахта всегда приходили они, тащились, как дымный шлейф с запахом крови и пожарищ.
Просто, очередной лёгкий намёк нациста о том, что «мы не такие, в Вермахте были только честные вояки, а кровавые ублюдки — это вон те, воняющие водкой и чесноком, «лесники». Хитёр — бобёр, но нет, не прокатит. Не дам тебе успокоения и отпущения грехов, на старости лет.
Когда дочитал и уже думал над ответом, на почту прилетел ещё один текст от Бирхоффа. Не может успокоиться дедушка? Решил мне весь свой многолетний архив слить за несколько дней? Хотя, какой смысл в иронии, ведь я сам первый ему написал.
Почитаю, что ещё он отправил.
Воспоминания Мартина Фихта - ефрейтора 132-й пехотной дивизии Вермахта о бое, случившемся в конце июня 1942 года под Севастополем.
"Всё что у меня осталось - это мои воспоминания и старый фотоальбом, больше ничего нет и не будет. Я доживаю свои последние дни в пансионате для престарелых под Магдебургом.
К моим соседям по пансионату иногда приезжают родственники, внуки, а ко мне никто… У меня больше никого нет. После войны я не обзавёлся семьей, война отняла не только мою молодость, но и надежду на нормальное будущее.
Ко мне не приезжают даже старики
