зная куда — просто идет. На то, что пижама промокла насквозь, а та самая тонкая ниточка словно разматывает клубок и манит в нужном направлении. Сон это или явь — ей не понять. Нужно идти. Необходимо.
Мелькают деревья, дома, а потом и они теряются из вида. Дождь неумолим, беспощаден; вода затекает в нос, застилает глаза. Когда адекватное сознание возвращается в черепную коробку, то Тина понимает, что стоит напротив двухэтажного дома, окруженного знакомым хвойным лесом. Рядом проезжая дорога и гробовая тишина — только капли с неба ударяются о мокрую насквозь землю. Тина в легком шоке, потому что этот дом снился ей как минимум дважды. И это не выдумки памяти, не способ защитить, как говорила Мартина — это, черт возьми, самый настоящий дом. Окна, двери, стриженый газон и… Ноа, что смотрит на неё из открытой входной двери. Даже в полумраке видны очертания его лица и то удивление, что оно отображает. А еще виден страх. Или чувствуется. Или этот страх принадлежит Тине.
Она падает на колени прямо в лужу под ногами и видит, как Ноа бежит к ней — тоже босиком, тоже наплевав на всё. Тина прикрывает глаза, не веря, что уже в реальности, что не спит, что на самом деле стоит на коленях возле дома Ноа Васкеса, куда пришла среди ночи. Не зная дороги, не зная мотивов. Просто пришла.
— Тина, какого черта ты здесь делаешь? — Ноа присаживается на корточки рядом с ней и ощупывает руками на предмет видимых травм. — Как ты добралась сюда?
— Я не знаю… — отвечает хрипло.
— Идем в дом, ну же, вставай, — Ноа поднимает её на ноги и, приобняв за талию, тащит внутрь. Зайдя в дом, он ненадолго оставляет Тину в прихожей, чтобы принести махровое полотенце; накидывает его на плечи, произносит тихо: — Господи, Тина, я поверить не могу, что ты приперлась сюда посреди ночи. Под дождем. Одна.
— Мне нужно было прийти.
— Почему?
— Не знаю, — честный ответ. Тина действительно не знает.
— Я сделаю тебе горячий чай и принесу сухую одежду, посиди в гостиной.
Ноа разворачивается в сторону спальни, но Тина его останавливает одним лишь предложением:
— Ты мне снишься, — выпаливает она на одном дыхании и облегченно опускает плечи, будто скинула с них непосильный груз. — Часто, очень часто. Сначала я не была уверена, что это ты, но сегодня… Ноа, даже если у тебя были ко мне чувства, они кажутся мне взаимными. Я не понимаю, что здесь реальность, а что — игра моего разума. Я уже нихрена не понимаю.
— А я бы рад тебе объяснить, но не могу, — Ноа стоит в нескольких метрах и намеренно отводит в сторону взгляд. — А еще я рад бы попросить у тебя второй шанс, но не имею на это право. Больше нет.
— Второй шанс на что? На ухаживания? Разве нужно просить об этом? — Зубы начинают постукивать друг о друга, потому что Тина — не оборотень, её не согревает волчья кровь, а мокрая одежда неприятно холодит кожу. — Ноа, я не знаю, что там между нами произошло, и почему я отвергала тебя, но это уже за чертой. За той, которую я не помню. Может, стоит попробовать еще раз? Может, мои сны именно это пытаются мне сказать?
— Ты не знаешь, о чем говоришь. Присядь на диван, я принесу тебе сухую одежду, — Ноа скрывается в коридорах, а Тина проходит в просторную комнату и усаживается на удобный диван.
Появившись через пару минут, Ноа протягивает маленькую стопку вещей:
— Прости, здесь осталась только моя одежда, и она может быть немного великовата.
Тина пытается не думать о словах, которые странным образом вызывают укол ревности под ребрами. Чья — то одежда была здесь до этого. Не думать. Просто не думать об этом. Она откидывает полотенце, стягивает сначала мокрую пижамную футболку, а затем и штаны, оставаясь в трусах и спортивном топике. Самый лучший момент, чтобы встретиться взглядом с Ноа, да.
— Эм — м — м, ты не отвернешься? — робко просит Тина, намереваясь снять нижнее белье.
— Да, конечно, прости. Я, пожалуй, включу чайник.
— Не нужно. Просто дай мне переодеться и побудь со мной, ладно?
— Хорошо.
Ноа отворачивается, пока Тина быстро натягивает сухие штаны и футболку. Он покусывает губы, пока его никто не видит, и прикрывает глаза, потому что это невыносимо. Это больно. Это мучительно. Ноа не заслужил такого поворота; Тина полностью уверена, что не заслужил.
— Иди сюда, — Тина хлопает по месту рядом с собой и дожидается, пока Ноа осторожно присядет рядом. Всё происходящее сравнимо с безумием, гребаным сумасшествием, но что сделано, то сделано. — Я, наверное, выгляжу такой идиоткой. Заявилась к тебе среди ночи, упала перед домом и заставляю возиться со мной. Прости.
— Всё в порядке.
— Нет, не в порядке, — Тина встает с дивана и начинает медленно ходить из стороны в сторону — так лучше думается. — Я здесь, Ноа, перед тобой, а ведь даже практически ничего о тебе не помню. Я не знаю, что происходит. Не знаю, как из этого выбраться. Я безумно хочу тебя поцеловать, но не могу ответить себе на обычный вопрос: почему? Я… Знаешь, я как будто скучаю по тебе, и это какое — то сумасшествие. Так не может быть, это ненормально.
Дождь разбивает молчание в комнате, которое стало таким концентрированным и напряженным, что можно поджигать. Ноа смотрит практически не моргая, смотрит долго и пристально, а затем резко встает и подходит вплотную. Прохладные ладони обхватывают лицо Тины, а губы прикасаются к её губам в нетерпеливом, голодном поцелуе. От неожиданности Тина ошарашенно округляет глаза. То, что нужно. То, что необходимо. Оказывается, ей требовался простой поцелуй, чтобы расставить по полочкам книги в своей голове. Чувства настоящие, живые, насыщенные. Они похожи на те, что она однажды ощущала во сне, когда упала с пирса в воду. И Тина, недолго думая, приоткрывает рот, впуская ласкающий язык.
Ноа низко стонет и делает несколько шагов вперед, понукая Тину неуверенно отступить назад. Спина упирается во что — то твердое и гладкое — стена для них становится опорой. Руки движутся смелее, опускаются на шею, поглаживают её, а сам поцелуй становится гораздо откровенней. Тина закрывает глаза, чтобы полностью утонуть в ласках, не отдавая себе отчета, не спрашивая у внутреннего голоса, правильно ли она поступает. Нет, Тина просто плывет по течению.
— Я так скучал по тебе, детка, — шепчет на ухо Ноа, когда обхватывает ладонями её ягодицы. — Господи, ты не
