звериную шкуру, страшась божьего гнева после убийства брата, бежит с семьей на край света, прячется за полотнищами шатра, затем за высокими крепостными стенами, наконец в глубокой яме. Однако везде его преследуют полные Гневного укора глаза:
Могилу вырыли. Спустился человек
Под своды мрачные……….
……….Не слышно ничего.
…………………………………………
Он был один. Глаза… смотрели на него.
(625. Перевод М(Кудинова)
Примечательно, что поэма была вначале названа «Каин», затем автор изменил заглавие на «Совесть», тем самым подчеркнув, что совершенное преступление терзает человека изнутри и уйти от этого возмездия невозможно.
Вот благородные герои средневековья: доблестный Сид, который противопоставляется завистливому, неблагодарному королю. Вот странствующие рыцари, которые преследуют порок и защищают угнетенных:
В глухие времена бесчестья и стыда,
Когда царили гнет, и траур, и беда,
Они, посланцы справедливости и чести,
Прошли, карая зло, разя порок на месте,
…………………………………………
Горел их свет в ночи, он был защитой хижин
И был защитой тех, кто беден и унижен,
Их свет был справедлив и мрачны лица их.
(634. Перевод М. Кудинова)
А вот Роланд, выступающий один со своим легендарным мечом Дюрандалем против свирепых сыновей Астурии, которые задумали черное дело: убить ребенка — маленького короля Галисии, чтобы завладеть его королевством. «Сколько вшей нужно, чтобы съесть одного льва?» — кричит Роланд врагам, которые похваляются, что их сто против него одного. Динамичны и зримы картина боя и образ покрытого ранами, уже обезоруженного, но неукротимого Роланда, который, сломав чудодейственный меч, продолжает преследовать своих врагов, разя их камнями.
Поэма «Маленький король Галисии» характерна для «Легенды веков» и для всего романтического метода Гюго: и потому, что в ней воспета идея личного подвига (и один в поле воин во имя защиты добра или высокой идеи — считает Гюго); и потому, что все в ней происходит на грани реального и воображаемого (не может, конечно, один человек победить в бою сотню врагов, нд это допускает эпическая основа поэмы). Смысл поэмы в том, что Роланд, как носитель добра и истины, должен сразить тех, кто олицетворяет зло. Очень важна здесь и идея морального урока. Подобно тому, как в романе «Отверженные» епископ Мириэль своим добрым поступком разбудит все благородные силы, дремавшие в груди Жана Вальжана, поступок Роланда, наказавшего злодеев, открыл освобожденному им из плена королю-ребенку, что такое зло и что такое добро и как надо, исходя из этих принципов, управлять королевством.
Показательна молитва маленького короля, завершающаяся клятвой: «…в этом человеке, господь, я увидел день, я увидел веру, я увидел честь… Перед распятием, где вы проливаете кровь за нас, я клянусь хранить это воспоминание и быть нежным со слабым, справедливым с добрым, жестоким с предателем…»[59]
Несмотря на романтический вымысел, несмотря на столь характерное для «Легенды…» мифотворчество, многие исследователи справедливо отмечают движение автора «Легенды веков» к реализму, особенно явственное в таких поэмах, как, например, «Бедняки». В полном соответствии с реалистической эстетикой тех лет здесь изображена жалкая обстановка рыбацкой хижины, и мы встречаемся с такими точными и тщательно выписанными деталями повседневного быта ее обитателей, как развешанные для просушки сети, кухонная утварь на полках, широкая кровать за занавеской, на которой спят пятеро ребятишек.
«Если называть реализмом… заботу о точности в изображении реальности, Гюго всегда был реалистом, хотя и в разной степени. Все его произведения содержат стихи, свидетельствующие о его способности к точному наблюдению»[60], — говорит Андрэ Жуссен. «Этот «мечтатель» был в то же время точный зарисовщик увиденного. Его воображение… характеризуется также умением организовать материал. Его мифы или мифические образы заключены в осязательные формы», — свидетельствует и Пьер Альбуи в заключении к книге «Мифологический аспект творчества у Виктора Гюго»[61].
Однако реализм «Легенды веков» требует серьезных оговорок.
Поскольку эпическая поэзия отличается от лирической прежде всего тем, что она является объективным воспроизведением людей и вещей, — она, действительно, в той или иной степени приближается к реальному (ведь не случайно мы отмечаем драгоценные страницы реалистических описаний в эпопее Гомера!). В то же время эпическое всегда предполагает не простую реальность, а реальность укрупненную, доведенную до грандиозных размеров. Слишком точные факты ненадолго задерживают внимание Гюго. Благодаря своему поэтическому темпераменту, склонному к укрупнению всех пропорций, он придает всему не только колоссальные размеры, но и необычайный смысл, создает впечатление обдуманного действия высших божественных сил, которые он видит за реальными событиями. Характерной чертой романтического эпоса, ярче всего воплощенного в «Легенде веков», является не прямое изображение, а скорее преображение действительности; эпос этот представляет мир и человеческую историю в раздвинутых, порою космических или мифологических масштабах.
Очень характерна в этом плане поэма «Сатир», в которой рассказывается, как Геркулес вытащил за ухо маленького сатира из его берлоги и привел с собой на Олимп. Сначала античные боги потешаются над уродливым гостем, но затем дают ему лиру — и он начинает петь о земле, о рождении души, о человеке и его многострадальной истории. Постепенно на глазах изумленных богов он вырастает до необыкновенных размеров: вот он поет уже о сияющем будущем, о свободе и жизни, торжествующей над разрушенной догмой, о любви, о гармонии, о голубизне неба. Под конец он оказывается Паном, олицетворяющим собой могучую природу, и ставит на колени самого Юпитера.
В противоположность поэтам классицистской школы и парнасцам, романтик Гюго не очень любит ясные пропорции античной Греции: он предпочитает обращаться к хаотическим временам глубокой древности, к средневековью или к восточным преданиям. Там он может свободно измышлять непомерные величины, грандиозные пейзажи и чудовищные преступления восточных деспотов, египетских царей или средневековых властелинов, противопоставляя им не менее грандиозные подвиги блистательных героев, вроде Сида и Роланда, уже воспетых и гиперболизированных народной легендой. Нечего и говорить о том, что, смешивая историю с легендой, Гюго дает не только произвольную трактовку, но и произвольную периодизацию исторических событий в соответствии со своей художественной и морализаторской задачей.
«Легенда веков», включающая фантастическое в сочетании с точностью наблюдения и реалистической деталью, мифотворчество с конкретной образностью, — более, чем какое-либо другое произведение, показывает, что все
