С другой стороны, я предпочту, чтобы Кэтлин была счастлива, а не маялась от одиночества. Рядом с Лоном она сияет, как беременная или невеста. Просто светится. Он кладет руку ей на талию, помогая выйти из автобуса, словно она принцесса или ребенок. Я стараюсь радоваться за сестру. Она любит, когда ее обожают. Мне это чувство незнакомо.
Без пяти девять Кэтлин все еще торчит на автобусной остановке. Я выбегаю из школы, чтобы притащить ее в класс. Я не горю желанием выступать в роли полиции нравов, но не хочу, чтобы у сестры были проблемы. Слишком мало времени мы провели в Баллифране.
– Ты в порядке, Мэд? – спрашивает она.
Я киваю:
– Просто устала. Пойдем.
– Да, ночка выдалась та еще, – говорит Кэтлин, не обращая внимания на мои сигналы бровями.
Лон протягивает руку и ерошит мне волосы:
– Выше нос, Мэдлин. Ничего страшного не случилось.
– Это ты про растерзанную лису или про бессонную ночь?
Лон мрачнеет, но секунду спустя снова улыбается. Как злодей в компьютерной игре, который никак не желает умирать.
– Добро пожаловать в деревню, девочки. Здесь живут по законам джунглей.
Кэтлин смеется, а я молча сверлю Лона взглядом.
Он снова улыбается:
– Мэдлин, тебе нужно научиться понимать шутки. Это же забавно.
В самом деле? Мне почему-то совсем не весело, но я заставляю губы изогнуться в подобии улыбки. Уна подходит и берет меня под руку. Волосы у нее до сих пор мокрые после утреннего заплыва. В прядях запутались капли воды, крохотные и совершенные, словно дождинки на паутине, сверкающей в льдистом свете зимнего солнца.
Интересно, как она ухаживает за волосами?
– Водитель сегодня что-то разошелся. Я боялась, что автобус развалится, – говорю я.
– Но мы выжили, и это главное. – Я чувствую тепло руки Уны даже сквозь пальто и свитер. – Не волнуйся, Мэдлин.
Она произносит мое имя, словно название печенья – «Ма-де-лен». На ее губах оно обретает непривычную мягкость.
– Как сегодня поплавала? – спрашиваю я.
Уна смотрит на меня снизу вверх и отвечает:
– Замечательно.
Сердце пропускает удар.
Для Уны плавать – все равно что дышать. Это не просто занятия спортом. Она не может без воды. Вечно садится в автобус с мокрой головой, но никогда не простужается.
«Некоторые люди – магниты на дверце холодильника, а некоторые – еда внутри».
Что это вообще значит? Бессмыслица какая-то.
Мы догоняем остальных. На лице Уны – чуть кривоватая, похожая на месяц улыбка, до того широкая, что кажется, уголки губ сейчас треснут от радости, которая ее переполняет. Эту улыбку сложно назвать привлекательной, но я не могу от нее оторваться. Меня мучает подозрение, что Уне со мной скучно и потому она так спешит в класс. Судорожно пытаюсь придумать интересную тему для разговора. Можно рассказать про лису, но, если честно, не хочется. Это жутко и противно, а я не хочу стать для Уны девушкой, которая находит трупы в лесу. Или водит знакомство с потенциальной ведьмой. Ночью в это было легко поверить, но сейчас, когда светит солнце, реальность снова обрела надежность и прочность. Пожалуй, стоит поболтать с Маму. Собрать информацию, проанализировать данные.
Уроки пролетают незаметно, и обед тянется не так долго, как обычно. Кэтлин тоже не упоминает о лисе. Что довольно странно – обычно ее хлебом не корми, дай разыграть драму на пустом месте. А тут такой шикарный повод – и ничего. Может, она слишком поглощена своим счастьем с Лоном? Кэтлин перелезает через забор и пропадает с ним всю большую перемену, а когда возвращается, волосы у нее слегка растрепаны, а в широко распахнутых глазах отчетливо читается: «У МЕНЯ ТАКИЕ НОВОСТИ!» Оттянув воротник школьной блузки, она показывает ярко-красное пятнышко размером с укус пиявки. Ну конечно. Конечно же он захотел ее пометить. Кэтлин аж надулась от гордости.
А у меня живот сводит. Не знаю, почему я так странно на это реагирую. Я ведь не ревную. Да и Лон не сделал ничего предосудительного. Просто я… Сама не знаю. Но не могу избавиться от ощущения, что общение с ним не сулит ничего хорошего. Или просто все дело в том, что Лон – напыщенный придурок? Неприязнь к нему испытывает та же часть меня, что прячет соль под кроватью. То есть не самая разумная часть. Часть, от которой я бы с радостью отреклась.
– Мы пошли в кладовку «У Донохью», и… он меня поцеловал. И облапал. Прямо как во сне, только он не был пожарным, или рок-звездой, или продажным полицейским…
Что, простите?
Кэтлин продолжает шепотом рассказывать, как все прошло, а я настороженно оглядываюсь – не услышал ли кто? К горлу подступает желчь. Я легко могу представить сцену в кладовке глазами Кэтлин. Для такой картины подойдет винтажный фильтр, например, романтическая сепия. Кэтлин придает большое значение тому, как все выглядит со стороны. Как звучит. Мелким деталям и атрибутам.
После школы она не садится в автобус:
– Я еще погуляю с Лоном.
– А маму ты предупредила?
– Да она только порадуется. Она же хочет, чтобы мы завели друзей.
Это правда.
Я говорю Кэтлин, чтобы она повеселилась, и беру с нее обещание потом все мне рассказать. Хотя не уверена, что хочу это слышать.
Сидя рядом с Уной, я смотрю, как моя близняшка прижимается к Лону. На его лице улыбка обладания. Автобус отъезжает, фигуры на остановке становятся все меньше и меньше, потом сливаются в одну и пропадают из виду.
Чабер ползучий
(для возбуждения и пищеварения)
С той ночи, когда мы хоронили лису, Маму почти не появляется дома. Посетители приходят к ней, стучат, ждут, вздыхают и, смирившись, уходят ни с чем. Я до сих пор не знаю, как именно Маму помогает людям, но очень хочу узнать. На прошлой неделе я дошла до того перекрестка, где все случилось, просто чтобы посмотреть. А там словно ничего и не было. Я больше не чувствовала угрозы. Только спокойствие.
Сегодня мы с Кэтлин направляемся в деревню – она встречается с Лоном (ну разумеется, с кем же еще), а меня ждет Уна. Она сама написала и предложила погулять. Мама подвозит нас до середины дороги; едва она уезжает, Кэтлин поворачивается ко мне. Глаза возбужденно сверкают.
– У молодежного клуба скоро будет закрытая вечеринка! Лон разрешает ребятам пить в пабе, и никто не возражает. Наверное, потому, что так безопаснее.
