солдат, павших в сотнях войн, свидетельствуя о том, что этот мощный поток омывает тайну одной из самых смертоносных границ Европы! Говорят, здесь встречаются Восток и Запад.
«Здесь-то они и расходятся», — подумал Петер.
Те, кто в погоне за выгодой разделял два этих мира, как правило, преподносили себя самыми ярыми поборниками гуманизма, противниками убийств. Возле этой реки веками предпринимались безуспешные попытки соединить берега, культуры и цивилизации. Быть может, как раз поэтому Петер сейчас идет по канату. Быть может, после Иво Андрича он станет первым, кто соединит берега Дрины. Иво совершил это в литературе, Петеру выпал шанс проделать это в жизни — в своем эксцентричном неподражаемом стиле. Он никогда не забывал, что два берега неразрывно связаны. Здесь, по обе стороны реки, некогда жили племена с общими праславянскими корнями. Со времен завоевания Балкан османами правый берег, вспомнил Петер слова Андрича, принадлежал туркам, которые до вчерашнего дня были сербами, а сегодня зовутся боснийцами. Берег напротив принадлежал сербскому народу. Согласно такой географии, сказал себе Петер, я иду со стороны боснийских обывателей к земле сербов. Может быть, сегодня вечером я запишу в свой блокнот, что я единственный канатоходец, связавший два противоположных берега. Нет, я вовсе не озабочен сбором фактов для собственного жизнеописания. Просто не стоит забывать, что нигде на европейских задворках империй жизнь человека не была так дешева и люди не убивали друг друга столь же подло и ожесточенно, как тут. Когда они не воюют, что-то необоримое вторгается в их бесцельные блуждания и в их жизнь, не управляемую одной лишь логикой и жизненными устоями.
Вдоль путей железных Лайковаца идет Миле! Идет Петер по канату через Дрину. Здесь живет последний из европейских народов, представителям которого удается — лучше, чем мне, — сделать свою жизнь абсолютно спонтанной, сладостным странствием без заранее заданного маршрута, когда нередко достигаешь цели, которой даже не ставил перед собой. Лишь начав делать что-либо, эти люди строят план, и в итоге только они одни знают, в чем состоит смысл их жизни. С течением времени на этой земле развились разные культуры, столкновение которых вписывается в конфликт цивилизаций, длящееся до сих пор. Когда в 1995 году закончилась война в Боснии, шехиты — так называют себя боснийские бойцы — пели дифирамбы Саудовской Аравии, а не Соединенным Штатам, бомбившим сербов.
Готовясь сделать второй шаг над рекой, вместо попутного ветерка — Дрина перестала быть лишь образом, от которого становилось зябко, но виделась теперь как толща зеленой воды, как непроглядный тоннель — Петер ощутил холодный воздушный поток, сковавший, словно кандалами, все пространство вокруг. Он не сбавил темпа, стараясь идти так, чтобы трос не раскачивался слишком сильно, точно детские качели, не пружинил вверх-вниз. Монотонный шум реки внезапно прорезал стрекот сверчка, который, пока шаги следовали друг за другом, заглушил даже птичий щебет; могучую Дрину стало едва слышно. Петера это не испугало, но как быть со сверчком? Тут же из памяти хлынули образы детства, когда он ноябрьской ночью грел руки у печи, а рядом сидел его дядя, брат матери, только что пришедший из армии. Дядя был пьяницей и невротиком, но среди односельчан слыл добрым малым. Он никак не мог взять в толк, откуда зимой на кухне сверчок, — озирался, топал по полу и наконец убил его, а потом ему стало совестно, и он напился.
Петер замедлил шаг, сверчок все стрекотал, сидя где-то на тросе, и тут Петер замер. Установка, которую он давал себе всякий раз, когда ступал на канат, — видеть незримое — улетучилась. Сверчок был в нескольких сантиметрах от его ступни, Петер его увидел и, лишь замерев, понял, что останавливаться ни в коем случае было нельзя. Зачем он это сделал? Он стал балансировать, раскачиваясь вправо-влево. Пружиня вверх-вниз. Перепрыгнуть через сверчка никак не получится. Давить — нельзя, иначе оглохнешь. Трос взлетал и снова опадал, а Петер, вытягиваясь в струну, а затем приседая, сглаживал амплитуду колебаний. Он словно перевоплотился в ковбоя, укрощающего мустанга. Ему стало ясно, что он попал на качели, вплотную приближающие его к смертельной опасности. И тут он обнаружил, что сверчок исчез с его пути и стрекот раздается где-то за спиной. Трос успокоился, но допустить, чтобы он замер совсем, было нельзя, сначала нужно поймать новый баланс, делая в ответ на изменение высоты более широкий шаг, вперед-назад. Еще пару секунд канат трепетал, потом затих; Петер снова раскинул руки, точно крылья. И вернулся к правильному ритму — так сердце после приступа тахикардии вдруг возвращается к ровному биению.
Он оказался над серединой реки быстрее, чем предполагал. Дрина казалась шире и зеленее, чем на фотографиях. Ее мерный рокот вспороло тарахтение лодочного мотора, приближавшееся со стороны Вишеграда. Петер был уверен, что дойдет до конца. Но в начале второй половины пути опять началась качка!
Трое безбородых юнцов, перехватываясь руками, приближались по тросу с противоположного берега к середине реки. Они быстро достигли цели и, один за другим, явно мастера этого трюка, соскочили в воду. Когда спрыгнул последний, Петер потерял равновесие и полетел вниз, точно камень из натянутой пращи. Падая, он активировал смотку страховки, которой за лодыжку был привязан к канату, и голеностоп прожгла невыносимая боль. Петер повис ногами кверху. Глянул на рыбака, плывшего к Старому Броду, — тот, бессильный чем-либо помочь, лишь развел руки. Лодка исчезла, рокот мотора стих. Возгласы юнцов слышались уже почти с суши. Ветер пронес мимо лица кленовый лист — он опускался на воду, описывая ровные круги, и Петер успел поймать взглядом сверкавшую на нем каплю росы. Привязанный за ногу к тросу, он вдруг ощутил в себе рьяность австрийского альпиниста и принялся раскачиваться, рыча, словно входил в ритм обряда, посвященного культу предков. Он рычал все громче, и это помогало раскачиваться, вот он уже вышел в горизонтальную плоскость и лег на канат. Ему слышался бой барабанов, в разное время сопровождавших его выступления, и в тот миг, когда он должен был, зацепившись свободной ногой за трос, ухватить голень рукой, кисть не справилась. Оказавшись в исходной точке, он опять висел вниз головой. Попытался расслабиться, глядя на студеную Дрину, но внезапно тело залихорадило и мышцы свело, он дрожал, вся кровь прилила к лицу! Он снова принялся раскачиваться влево-вправо, пружинить вверх-вниз, но теперь не спеша, постепенно увеличивая амплитуду, и над речной долиной эхом катился его голос, отскакивая от громадных скал у ворот Старого Брода. Отзвук собственных воплей наделял его силой, какой он раньше никогда в себе не
