* * *
Эта дружба была упоительной. Надя не знала словосочетания «внутренняя свобода», но всей кожей чувствовала в Светке этот волнующий дух безусловной уверенности в своем праве жить так, как хочется. У самой Нади этого чувства не было – она ощущала себя каким-то эскизом, проектом, который должен каждый день доказывать свое право на существование. Поступаешь как положено – карандашную линию, которая прочерчивает твою личность, сделают пожирнее. Ошибешься – ластик не пощадит, сотрет до невидимости, и снова придется все начинать заново.
Светка была совсем другой. Она загорала дочерна еще в апреле, не всегда делала уроки и запросто могла прогулять школу. Она обожала брата, но слова, которыми они ругались, Наде было страшно даже слышать – ее бы за такое просто уничтожили. Свете и Володе были неведомы запреты на купание, на встречи с друзьями и катание на велике, в зону ограничений попадали разве что взрослые книжки. Академик был уверен, что Мопассан не предназначен для одиннадцатилетней дочери. А Любови Николаевне было все равно – она и сама с детства читала запоем и была даже уверена, что сформировавшая ее вкусы благородная классика стала ее мостиком к жизни профессорской жены и звезды музыкального театра.
Володя был старше сестры на три года и в свои четырнадцать был и красавцем, и умницей, и уже вполне определился с тем, что хочет делать в жизни: он собирался в университет на мехмат. Светка о будущем думать не хотела – занималась тем, что ей нравилось: играла на рояле с мамой, рисовала с учительницей из кратовской школы, чудом уцелевшим осколком старой интеллигенции, и запоем читала все подряд книжки из бесконечных книжных шкафов, которыми был уставлен просторный родительский дом.
Лидочка в воспитание не вмешивалась, но отвечала за матчасть, которая играла в этой жизни свою огромную роль. У каждого члена семьи в каждую минуту было то, что ему требовалось, – и это была программа-минимум. Потому что существовала еще и программа-максимум: невероятные пироги с разными начинками, галантины из птиц, запеченные целиком поросята, витиеватые сезонные десерты, включая домашнее мороженое, вышитые скатерти, вязаные свитера и шали – все это появлялось из не знающих устали рук Лидочки сплошным потоком, как из рога изобилия. Когда девочки познакомились, Лидочка уже, конечно, не работала – но, честно говоря, Надя никогда и не интересовалась, что эта немногословная женщина делала за пределами дома Зарницких. Надя вообще впервые в жизни видела таких взрослых: с одной стороны, заботливых и всем обеспечивающих, а с другой – вообще не лезущих с поучениями. У Семеновых было иначе. Маму с ее легким характером никак нельзя было назвать специалистом по домашнему хозяйству. А заботливая баба Галя строила внучку почти как в армии: ей было очень важно привить девочке правильные привычки, которые лягут в основу ее будущего большого семейного счастья. Слагаемых этого счастья, согласно бабушкиной теории, было два: престижный жених «из профессорской семьи» и Надино безусловное прилежание.
* * *
Собственно, именно профессорский статус пожилого Светкиного отца и примирил Галину Дмитриевну с тем, что все бесконечные летние дни, а часто и ночи Надя теперь проводила у Зарницких. С бабушкиной точки зрения, знакомство это было полезное, особенно с учетом наличия в доме на улице Свердлова подрастающего Володи, который очень даже подходил внучке в мужья. Дети ни о чем таком, естественно, даже не думали: у Володи был роман с математикой и безнадежная романтическая влюбленность в бледную девочку с длинными косами, которая иногда появлялась из-за ограды кратовского детского санатория и недолго сидела на пляже, уткнувшись в книжку, или гуляла по лесу одна. Наде тоже не пришло в голову интересоваться старшим братом, который третировал ее обожаемую Светку – редко, по причине интроверсии, но метко.
Галина Дмитриевна только раз нанесла визит Зарницким, чтобы убедиться, что «здесь с Наденькой будет все в порядке». Сначала она просто заглянула через забор и попыталась в своей решительной манере напористо выяснить, что тут, вообще говоря, происходит и куда запропала внучка, которую давно ждут дома. Но, услышав бабушкин голос, из шезлонга, скрытого за кустом жимолости, поднялась изумительная Любовь Николаевна, похожая на Шамаханскую царицу.
– Здравствуйте, – произнесла она нараспев своим магическим голосом. – Вы, наверное, Надина бабушка? Она о вас много рассказывала, – добавила она фразу, которая мгновенно поселила в Галине Дмитриевне смутную тревогу. На самом деле Надя, конечно, ничего не рассказывала, кроме того, что она здесь живет с бабушкой на соседней улице, бабушка у нее хорошая, дедушка тоже был хороший, но он уже умер, мама к ним приезжает, но редко, потому что у нее много работы.
– Здравствуйте, – произнесла Галина Дмитриевна, стараясь не выдать растерянности. – Да, я Надина бабушка, Галина Дмитриевна.
– Очень приятно, – торжественно возвестила певица. – Будем знакомы, Любовь Николаевна, мама Светланы и Володи. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, Наде у нас хорошо.
– Не сомневаюсь, что ей хорошо, но не надоедает ли она? – Галина Дмитриевна вежливо улыбалась экзотической красавице с высокой прической, но голос ее звучал сурово.
– Нет, ну что вы! Девочки тут читают, рисуют, развлекаются. Давайте вы к нам зайдете на ужин, запросто, по-соседски, и сами все посмотрите? – Роль любезной хозяйки давалась Любови Зарницкой легко, потому что ей легко давались все красивые роли, а особенно те, которые не предполагали никаких хлопот с ее стороны.
– Спасибо, да, как-нибудь на днях обязательно зайду, – ответила Галина Дмитриевна.
– Да зачем же «на днях»? Можно прямо сегодня, сейчас, у нас как раз время ужина. – Широким театральным жестом она указала на веранду, где молчаливая Лидочка накрывала круглый стол под низко висящим кремовым абажуром.
– Нет, спасибо. – Отказ был решительным. – Мы, может быть, завтра заглянем? А сейчас и у нас ужин готов, Надя, пойдем!
Надя с мольбой взглянула на Любовь Николаевну, но та не стала настаивать:
– Конечно, конечно! Ждем вас завтра, приходите в это же время, запросто, по-соседски!
Света потихоньку показала Наде большой палец: она понимала, что после установления дипотношений между взрослыми их дружба станет только крепче.
Ужин действительно состоялся на следующий день. Галина Дмитриевна принесла к столу огромный, с целый противень, пирог с красной смородиной и была очень польщена тем, что, по общему признанию всех Зарницких, «Лидочка хоть и магистр кулинарии, но этот пирог ей не превзойти». Лидия Ильинична с этим мнением охотно согласилась, а Галина Дмитриевна, словно успокоившись простым фактом победы в необъявленном кулинарном состязании, мгновенно решила, что Наде «надо бывать» у Зарницких. Она и бывала – с наслаждением, которое потом было ее опорой во многие трудные минуты уже взрослой жизни.
Правда, с началом этой дружбы Наде стало гораздо сложнее переживать бóльшую часть года. Если лето теперь было крепко связано со Светкой и сулило бесконечную радость, то осень, зима и весна отныне тянулись бесконечно долго. Наде было мучительно осознавать, что Света совсем рядом, в Кратово, но доехать туда нереально – это вокзал, электричка, ее ни за что не отпустят одну, и, конечно, никто из взрослых не поедет с Надей за город, чтобы она могла навестить подружку. Она пыталась отпрашиваться в гости к Свете, но это удавалось редко. Обычно ей говорили, что нехорошо так сильно надоедать Зарницким и надо быть деликатнее. Зато когда Света приезжала в Москву, подружки всегда шли в театр слушать, как поет Любовь Николаевна. И это были волшебные вечера. Нарядные и взволнованные, дети во главе с одетым в строгий синий костюм Михаилом Степановичем слушали прекрасную музыку, а в антракте ели пирожные и пили лимонад, который своими пузырьками был похож на взрослое шампанское. Ни пирожные, ни лимонад не выдерживали никакого сравнения с Лидочкиными компотами и пирогами, но очарование театра и «красивой взрослой жизни» в принципе исключало возможность такого сравнения. Лидия Ильинична в таких выездах не участвовала – точнее, она иногда приезжала в Москву, ходила по врачам и наводила порядок в столичной квартире Зарницких, но на приглашения в театр всегда отвечала одинаково: «Спасибо, я лучше дома посижу, мне в театре тяжело». Почему в театре может быть тяжело, девчонки не понимали. Ну, наверно, она устает и засыпает в кресле. Привычка старой Лидочки храпеть во сне Свете и Наде казалась очень смешной и стыдной. Его и назначили причиной.
