ним вражеских отношений! Слово большевика! — Зиккуратов хлопнул себя ладонью по груди — наверное, у него там лежал партбилет. — Я ехал в отпуск, в Цхалтубо. Сел в купе. Вошла Жильцова со своими головорезами из Особотдела. Стали обыскивать. Распороли мне френч. И вынули оттуда какую-то бумагу. Сами ее туда наверняка и зашили! На бумаге моим почерком шпионское донесение в турецкую разведку. Я же по национальности ассириец, вот они и пришили мне статью 58.3. Жильцова говорит: «Выбирай. Или отправишься на конвейер, зубами плеваться, или поедешь в санаторий припухать». Я, конечно, выбрал санаторий. Я же не знал, что это у Второй особгруппы такая тайная тюрьма. Они чего от меня хотят? Чтобы я дал компрометирующие показания на товарища наркома как лицо, ведающее его личной перепиской. На случай, если товарищ нарком вступит в конфликт со своим первым замом по поводу нынешней кадровой перестановки. Фриновский ведь хочет и наркомвоенмором быть, и особгруппы из рук не выпустить. Товарищ Ежов даже не представляет, чем у Фриновского Вторая особая занимается! Я только тут, на допросах у Жильцовой, понял.
— Так расскажите.
— Слушаюсь. Ну, про Первую особую группу майора госбезопасности Энтина известно. Создана для спецопераций за рубежом, все кадры идут по высшей категории секретности, картотека только у начальника Управления госбезопасности — самого Фриновского. И есть Вторая особая группа, капитана Жильцовой. Считается, что она обеспечивает защиту органов от внутренних врагов. А на самом деле, теперь-то я понял, это личная разведка Фриновского. Через нее он проделывает всякие темные дела. Собирает компромат на высший комсостав органов и, я уверен, на руководителей партии и правительства. Это у Фриновского называется «добыть гарантию». Вот они через меня «гарантию» на товарища Ежова и добывают. Если вы меня отсюда вытащите, я дам чистосердечные: что всё, написанное моей рукой, было мне продиктовано Жильцовой под угрозой пытки. И про мои гомосексуальные отношения с товарищем наркомом, и про его сейф с драгоценностями, и про нехорошие слова в адрес товарища Сталина. Вы скажите Николаю Иванычу, что про сейф они знают, его очистить надо.
Достаточно, сказала себе Мэри. Картина ясна. Отдохнула в Санатории и хватит. Пора приступать к делу.
— Всё доложу, — сказала она, поднимаясь. — Ложитесь спать. Сегодня укола не будет.
От облегчения бедняга разрыдался, а Мэри вернулась к себе.
Наклонилась над лежащим охранником. Тот уже очнулся. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Он часто-часто моргал, она составляла мнение.
— Ты неглуп, — сказала Мэри. — И не трус. Умирать не хочешь. А придется.
Вздрогнул, задергался.
— Нет, я тебя убивать не стану. Зачем? Просто оставлю здесь связанным. Тебя расстреляют свои. За то, что ты дал мне сбежать. У вас ведь тут других наказаний нет. Единственный твой шанс спасти жизнь — бежать вместе со мной. Если согласен — кивни.
Кивнул после короткой паузы. Действительно неглуп.
Она вынула кляп.
— Три вопроса. Первый: как выбраться с этажа? Я сейчас осмотрела дверь и не поняла, как она открывается. Второй: как выбраться из дома? Внизу постовой, да и с выходом, полагаю, тоже непросто. Третий вопрос: как выбраться с территории Санатория? После того как мы окажемся снаружи, ты свободен.
— Вы кто? — сипло спросил связанный. — Троцкистка? Нет, наверно шпионка. Удар профессиональный.
— Шпионка. Американская.
Это сообщение его обрадовало.
— Возьмите меня с собой, а? Хоть в Америку, хоть куда. Я вашим пригожусь. Я много чего знаю. Колодяжин моя фамилия. Сержант госбезопасности.
— Не возьму. Но отпустить отпущу. Беги подальше, прячься. Авось не найдут.
Она развязала его.
Сержант вздохнул. Сказал, потирая онемевшие руки:
— Система тут такая. Ночью изнутри этажную дверь не откроешь. Только снаружи, старший дежурный. Он круглосуточно внизу сидит, вход стережет. Если ЧП, я его по телефону могу вызвать.
— Уже неплохо. Вызывай. Я его уложу. Выйдем и с этажа, и из дома.
— Нет, из дома не выйдем. На ночь выход запирают еще и снаружи. Открыть может только комендант. Старший дежурный ему звонить должен.
— А ты коменданта вызвать можешь?
— Нет, только старшего.
— Что ж, значит, он вызовет.
— Не, — качнул головой сержант. — Сегодня Омельченко. Он тупой. Сдохнет, но не позвонит.
Мэри задумалась.
— Оружие твое где?
— Внутри объекта не положено.
— Жаль. Окна всюду непробиваемые и, конечно, не открываются?
— Само собой.
— Ладно. Пойдем, вызовешь Омельченко. С тупыми я тоже умею разговаривать.
Перед тем как позвонить, Колодяжин немного помедлил. На всякий случай Мэри держала кулак «трилистником»: три согнутых средних пальца выставлены вперед. Удар получается максимально точный, сфокусированный.
Но сержант не подвел. Он действительно был не дурак.
— Мирон, чего-то мне того… — хрипло просипел он в трубку. — …Плывет всё… Голова огнем… Съел что-то, не знаю… Или болезнь какая… Вырублюсь сейчас…
И уронил трубку, чтобы стукнулась о стол. Послышался быстрый голос, говоривший что-то неразборчивое. Потом гудки.
— Сейчас прибежит. Мне что делать?
— На полу раскинься. Чтоб от двери сразу было видно.
Мэри встала сбоку от входа.
Через минуту послышался топот. Скрежет. Вошел плотный человек с таким широким загривком, что Мэри передумала бить по шейным позвонкам. Шеи у Омельченко, собственно, не было, голова росла прямо из плеч, как у кабана. Вывернула ему правую руку, сломала запястье. Хруст, крик. Проделала то же с левой рукой. Крик перешел в вопль. Это пускай. Никто кроме коридорного с первого этажа не услышит, а тому кроме этого же Омельченки звонить некому.
Тупые люди не понимают логических аргументов, но хорошо усваивают физические. Поэтому Мэри дала калеке полминутки поматериться и повыть, а когда стоны стали потише, ткнула пальцем в нервный узел под ключицей. Зажала уши. Подождала, чтобы разинутая пасть закрылась.
Спросила:
— Еще хочешь?
Замотал головой. Закрылся руками. Кисти висели, словно тряпишные.
— Сейчас мы спустимся вниз и ты вызовешь Никитича. Скажешь ему: «Позвонил Колодяжин со второго. Говорит, Восьмая померла». Повтори.
Молчит, хлопает глазами.
Мэри погрозила пальцем. Тем самым, которым нанесла удар.
— «Колодяжин докладывает. Восьмая померла», — быстро сказал Омельченко.
— Ну, можно и так. Идем.
Внизу она сама подала ему трубку. Другую руку положила на глаз, слегка надавила.
— Скажешь не то — я тебе ноготь прямо в мозг воткну.
Второй глаз, открытый, косился на нее с ужасом.
— Извиняюсь, товарищ начальник. Чэпэ у нас. Колодяжин докладывает, Восьмая померла…
— Вот зараза! Точно померла? — спросил на том конце тоненький голос.
— Не могу знать, не поднимался…
Мэри одобрительно кивнула. Боль и страх — отличное лекарство от тупости.
— Может, живая еще? Сейчас придем с Зотовым. Позвони Колодяжину, пусть искусственное дыхание попробует.
— Слушаюсь.
Рассоединился.
— Кто это Зотов?
— Главврач.
— Он же палач?
— И врач тоже.
