или что-то там мне неведомое сбережет жизнь моему истинному.
Помогает не сойти с ума и скорость катера: мы добираемся до острова с пирамидами быстрее, чем я успеваю еще больше себя накрутить. Движемся как в тумане, и даже луна, будто чувствуя общее настроение, прячется за густыми облаками, пока мы идем к центральному храму. Я каждую минуту боюсь, что сердце Рамона остановится, что он не доживет даже до встречи с Ману и другими жрицами. Но он держится в этом мире, он борется за жизнь. Возможно, ради дочери. А может, ради меня. Я не знаю, я могу только спросить у него об этом, если он придет в себя. Хотя мне хочется верить не в «если», а «когда».
Возле храмов горят факелы, по одному через метр на всех уровнях пирамид, будто здесь собрались провести какой-то языческий праздник или островную вечеринку. Вот только при этом забыли пригласить гостей. Я прекрасно помню, сколько вервольфов стояло у подножья, волков и людей. Тут словно единовременно собрались все племена джайо, со всех островов. Но сейчас здесь никого: на площадке осталась лишь Ману и еще женщины в разноцветных тряпках и со множеством бус на шее и руках. Эта одежда почти не прикрывает их красивые сильные тела, полностью разукрашенные краской.
Шестеро жриц, считаю я. И среди них я узнаю Мишель! Краска покрывает ее лицо, только яркие волосы выдают девчонку. Все жрицы как Ману – люди. Имани. Нерены. Как простые люди собираются спасать моего истинного?
Я не успеваю как следует разозлиться на себя за то, что, кажется, поверила, что его еще можно спасти. Вернуть. Ману кивает сначала на алтарь, куда кладут Рамона, а затем вдруг указывает на меня пальцем. Я не понимаю ни слова из того, что она говорит, но двое жриц спешат ко мне.
– Пойдем, – говорит она на вилемейском, кивая на вход в храм. С сильным акцентом, но я понимаю. Вот только не собираюсь спускать глаз с Рамона. Хочу быть с ним, когда… Когда он уйдет к предкам.
Я сглатываю и качаю головой.
– Нет. Я останусь с ним.
– Тебе туда, – жрица, кажется, не собирается отставать, но и я упрямая.
– Я посмотрю на вашу магию.
Я вообще слежу за вами! За каждым жестом. За каждым словом.
Я готова драться, отстаивать себя и дочь, наше присутствие здесь. Моя решимость непоколебима. Никто меня в храм не затащит, р-р-р! Но Ману считает иначе: главная жрица отвлекается от Рамона и смотрит своими незрячими глазами на меня.
– Тебе не нужно смотреть, Венера.
– В смысле? Я не собираюсь его оставлять… – Я осекаюсь и спрашиваю: – Или это нужно для спасения Рамона?
Ману закрывает глаза, запрокидывает голову и водит ладонью над его грудью.
– Моя сила угасает, – выдает она. – Я не могу его спасти.
Я уже столько за последнее время падала в эту беспросветную бездну, что скоро стану чемпионкой по прыжкам. Сколько раз будет повторяться это чувство, словно из меня сердце вытащили и забыли вернуть на место? Но я не желаю нырять в свое горе, пусть даже волчица внутри жалобно воет.
Рамон еще не умер.
А недосказанность повисла в этот влажном тропическом воздухе. Не знаю, каким чувством, но я будто знаю, что это не все, что знает Ману. Что она хочет мне сказать.
– А кто может? – холодно интересуюсь я. – У вас здесь еще шесть жриц. Кто из них достаточно силен, чтобы это сделать?
В прошлый раз же Рамона спасла одна из них, хотя его чуть не разорвало на куски, она его исцелила. Я, кажется, готова поверить в магию. Я во все что угодно готова поверить, лишь бы он жил.
– Никто из них, – качает головой Ману. – Но это можешь сделать ты.
– Я?
– Только ты и сможешь!
Это сбивает меня с толку. Я хватаю ртом воздух, в попытке ответить, но слова не складываются в предложения. Я смотрю на Ману, на Рамона. На Рамона, на Ману.
– Я не владею магией, – мой голос сел, но я все-таки могу это выдохнуть.
Незрячие глаза Ману вспыхивают потусторонним свечением.
– Ты владеешь самой сильной магией в мире, пара изначального.
В моей голове роятся тысячи вопросов. Что значит «пара изначального»? Почему я? Не ошиблась ли Ману? Не перепутала? Может, у кого-то получится лучше? Их очень много. Бесчисленное множество сомнений. Но я смотрю на Рамона, грудь которого едва заметно приподнимается и опадает, и задаю самый важный вопрос:
– Что я должна делать?
Для меня это большой шаг – переступить через свои убеждения, а Ману даже не удивляется, лишь кивает, как так и надо.
– Иди со жрицами, они тебя подготовят, и возвращайся сюда.
Я готова не то что идти, бежать. Но дочь?
– Я о ней позабочусь, – обещает слепая жрица, протягивая ко мне руки. Что-то я сомневаюсь, что в не осталось магии! Она явно видит больше, чем другие.
Удивительно, но ее Сара принимает тоже спокойно: уставшая малышка так и продолжает спать. А мне приходится довериться Ману. Во всех смыслах.
Я послушно позволяю жрицам увести себя в храм. Быстрее-быстрее, бьется в моей голове. Бьется в такт звукам барабанов. Не сразу я осознаю, что эту музыку я не выдумала: барабаны действительно звучат, доносятся за спиной. Но оглянуться, рассмотреть я не успеваю, да и не нужно мне это сейчас. Неважно.
Жрицы приводят меня в новый зал, он меньше главного в храме, тут нет картин на стенах, но все они увиты лианами с распустившимися цветами. Одной из стен нет вовсе, она ведет во внутреннюю часть пирамиды, которую тоже освещает свет факелов. Здесь есть широкая скамья, и это место больше всего подходит для уединения. Для молитвы или медитации. Красивое и наполненное спокойствием. Такое несозвучное с моим взвинченным состоянием сейчас. Меня сопровождают те самые жрицы и Мишель, видимо, для нашего лучшего общения, ведь если же мы начнем объясняться на пальцах, то и до рассвета не управимся. А что, собственно, нужно делать? Что от меня требуется?
Я вопросительно смотрю на рыжую: она сейчас собранная и серьезная, хотя на ее выкрашенном красно-желтым лице я замечаю потеки слез. Уверена, что под всеми этими слоями краски Мишель бледная и напряженная. Она тоже переживает за Рамона. А вот у меня ни одной слезинки. Поплачу потом. Когда все закончится.
Чем бы оно ни закончилось.
Нет, не так. Когда узнаю, что с Рамоном все в порядке. Я же верила в него в Вилемие, поверю в него
