не знать. Или не сказать. Тем более не скажут – трезвый нынче охотник или пьяный? Если он пьяный, то разговора не получится. Хуже бывает только в одном случае – если мужик с похмелья. Поэтому я не пошел с утра, и не стал затягивать визит до позднего вечера. Шестнадцать часов – самое то. Даже если Бурмагин и пьет, он еще адекватен.
Квартира двадцать восемь отчего-то оказалась на третьем этаже, хотя я думал, что она должна бы быть на втором.
Я нажал на кнопку звонка. Ноль реакции.
— Чего ты жмешь-то? — сказал за моей спиной Барыкин. — Не видишь, проводок оторван?
И впрямь. Провод был словно откушен. Не иначе, кто-то похулиганил,
— Дай-ка я, — отодвинул меня Саня и пару раз стукнул кулаком по двери. — Эй, хозяин, открывай!
— Чё нада? Кто там?— донеслось изнутри.
Чуть было не брякнул: «Открывай, свинья, медведь пришел!» (Это как-то внук выдал, вернувшись из детского садика), но напарник меня опередил и, не мудрствуя лукаво, ответил в тон:
— Сто грамм!
Послышался скрип ключа, дверь приоткрылась.
Я помог, (не скрою, не слишком вежливо), двери открыться полностью и узрел следующий «натюрморт»: Бурмагин – крепкий мужичок, ростом слегка пониже меня, но шире в плечах, со щетиной, уже начинающей превращаться в бороду, голый по пояс и в старых трениках, с вытянувшимися коленками, вытаращил на меня глаза так, словно увидел привидение.
Сколько раз авторы вставляли в свои тексты фразу, украденную у классика. Но я не могу подобрать других слов, кроме тех, что написал Николай Васильевич. Немая сцена.
Наконец, мужичок совладал с языком и почти нечленораздельно прохрипел:
— Откуда?…
В принципе, для того, чтобы недостающие проценты вошли в «соточку» моей уверенности, что ножом меня пырнул именно он, достаточно. А ещё я понял, почему у фигуранта в явке с повинной, о которой мне рассказывали в СИЗО, была кличка «Босой». Бурмагин, несмотря на нестарый ещё возраст, был лыс, как яйцо. Причёска, в отличие от долее поздних времен, совсем непопулярная. И таким несчастным как бы в насмешку, случалось, давали кличку «Босой».
Так, начало обнадёживающее, подумал я. «Босой» в шоке. Никаких сомнений, что это он меня подрезал и теперь пребывает в полном недоумении. Мой приход для него сигнал, что милиции всё известно. Он понимает и свой прокол, если не дурак: уж слишком его реакция соответствует фактическому признанию вины. Теперь нельзя позволить ему очухаться, а то вывернется, замулит, ничего мол не знаю. А что у меня на руках, какие доказательства, кроме внутреннего убеждения? – Ничего. Значит, полный вперед: только блеф и напор.
Я показал Бурмагину кивком головы – вперед на кухню. Сам бегло осмотрелся.
Квартира у Бурмагина двухкомнатная, «хрущоба», с тесной прихожей и микроскопической кухней, дверь в ванную комнату приоткрыта.
Комнаты я осматривать не стал, только заглянул – мало ли, вдруг там кто-то засел? Но кроме дивана, шкафа да тряпок на полу ничего нет.
Кухня полупустая. Нет ни холодильника, ни типичного для наших квартир шкафа-пенала. Стол, пара табуретов, несколько ящиков из-под вина. Видимо, используются вместо сидений. На полу гора мусора, состоявшая из окурков, рваных газет, подсолнечной шелухи. На грязной и закопчённой газовой плите кастрюли, успевшие покрыться коростой. На столе, понятное дело – немытые тарелки, грязные стаканы, окурки. А по грязной столешнице неспешно шествовал здоровенный таракан.
В общем и целом, все, что я увидел, можно охарактеризовать одним словом – срач. Жаль, это слово в обиход войдет позже, поэтому вслух я его постараюсь не произносить.
А ведь несмотря на беспорядок, кухня не производила впечатления «убитой». Если прибраться, выкинуть мусор, полы и стены отмыть, плиту как следует отскрести, жить можно. Видел я квартиры, в которых хозяева годами не прибирались, а просто копили мусор. Вот там, чтобы привести помещение в «божеский» вид, одной только уборкой не обойтись. Как минимум нужен косметический ремонт, а максимум – перестилать сгнившие полы, все шпатлевать, менять кафельную плитку, если, конечно, достать такой дефицит получится. В общем – все выкинуть, оставив лишь стены, а потом все сделать заново.
Значит, Бурмагин пьет не так и давно. Может быть пару месяцев, может и три. А если мебель отсутствует, то это значит, что мужик пропивает свое имущество.
— Садись! – я указал на табурет и велел Бурмагину вытянуть ноги вперед. Из этого положения у него не получится быстро вскочить, захоти он сделать мне какую-нибудь бяку. А вот мне из-под него табуреточку очень даже удобно выбить будет, если что. Санька-то рядом, но не настолько, чтобы немедленно прийти на помощь. Сам садиться не стал – я должен доминировать (всего этого молодой Лёха Воронцов, конечно, ещё не знал, но знал я поживший и повидавший).
— Теперь, давай, колись!
Конечно, в соответствии с советским законодательством я должен бы вежливо обратиться к нему на «Вы» и поинтересоваться, не он ли это порезал меня, а после того, как он, разумеется, откажется, принести извинения и удалиться со смущённым видом. По крайней мере, именно так думает наша прокуратура. Но мы пойдём другим путём. Я повысил голос:
— Ну, Босой!
Услыхав свою кличку, Бурмагин вздрогнул:
— Так че и сказать-то не знаю. Бутылки ходил сдавать, тебя, то есть, вас увидел. Внутри аж все закипело… Думаю – порежу падлу лягавую. А у меня нож был в кармане. И вокруг никого нет. Ни одного свидетеля. А ты отвернулся как раз, на что-то отвлекся. Вот, я и не удержался.
Так, хорошо идёт. Но темп сбавлять нельзя. И никакой человечности. Одна голая функция возмездия.
— Дальше давай, с подробностями, с деталями. И не молчи, а то в другом месте продолжать будем.
Однако, мой напор, похоже, и не требовался, потому что дальше произошло совсем уж неожиданное – Бурмагин обхватил руками свою лысую башку и зарыдал:
— Не хотел я тебя убивать, все само-собой вышло. Запил я по весне. Я же пять лет не пил, с тех пор, как Мариночка родилась. Полина условие поставила – станешь пить, детей заберу, и уйду. А как мне без Мариночки-то жить? Сережку-то я тоже люблю, но не так, как доченьку. С Сережкой, конечно, как он вырастет, мы на охоту ходить станем, но девчонка-то все равно любимей. Я же, как с охоты приду, гостинец ей приношу. Заранее кусочек хлеба с солью в рюкзак кладу, чтобы из леса, да чтобы дымком пахло.
