увидеть Наталью, но меня постигает разочарование: облокотившись на угол резной дубовой панели, в проеме стоит Трубецкой.
— Если ты ждал Воронцову, то она уже развлекается с Юсуповыми в их двойной каюте, — сообщает Андрей.
— А ты завидуешь или стесняешься присоединиться?
— Незачем, я же был ее первым! — отвечает парень, и на его устах появляется горькая усмешка. — Кстати, до твоего члена цепкие пальчики Елены тоже доберутся, можешь не сомневаться!
— Спасибо за предупреждение, но я вряд ли смогу устоять!
— Может, разрешишь войти⁈
— Заходи! — смущенно бормочу я и освобождаю проход.
Я уже перестал опасаться, что парни узнают во мне того, с кем они дрались в особняке Воронцовых, но зачем Трубецкой пожаловал на ночь глядя?
— А Нарышкина отжигает с Романовым, — с легкой грустью произносит Андрей и останавливается перед окном.
— Эй, аристо, если ты решил скрасить одиночество и найти утешение со мной…
— Не переживай, бастард, я не покушаюсь на твою мужскую девственность! — со смехом прерывает меня Андрей, разворачивается и легко бьет кулаком по плечу. — Просто боюсь, что с Апраксиным ты в одиночку не справишься! А он сюда заявится, можешь даже не сомневаться!
Глава 13
Прибытие в Царское Село
Поезд замедляет ход, приближаясь к Императорскому вокзалу в Царском Селе. Мы прильнули к стеклам и глядим на проплывающие мимо пейзажи аккуратного, как россыпь пряничных домиков города Пушкин. Провинциальная пастораль разительно отличается от столичных реалий и живо напоминает мне Выборг, в окрестностях которого прошло мое раннее детство.
Вопреки ожиданиям Андрея, ночь прошла спокойно — Апраксин ко мне так и не заявился. На завтрак он пришел мрачнее тучи, даже доброго утра никому не пожелал, и до сих пор ни с кем не разговаривает. Лишь изредка бросает на всех быстрые, виноватые взгляды. На всех, кроме меня.
Раздается громкий гудок паровоза, и мы въезжаем на вокзал. Короткий перрон пуст, если не считать множества гвардейцев, охраняющих помпезное здание. Поезд останавливается, двери вагонов шумно распахиваются, и мы выходим на перрон. Меня окутывает влажный августовский зной, напоенный запахами садов и парков.
Новое здание Императорского вокзала, отстроенное после грандиозного пожара, предстает перед нами во всем своем классическом великолепии. Мраморные колонны, античные портики, капители и высокие узкие прямоугольные окна придают ему историческое величие и делают похожим на летний дворец типичного аристо.
Мы заходим внутрь белокаменного здания и невольно задираем головы, любуясь росписью потолка, на котором лучшие художники Империи запечатлели величественные исторические события. Стены украшены декоративными колоннами и наборными мраморными пилястрами, а с потолка свисают тяжелые бронзовые люстры в россыпи хрустальных подвесок.
Наше внимание не сразу обращается на встречающую нас делегацию, стоящую у выхода. Во главе — невзрачный человечек в чёрном сюртуке, совершенно седой, с пышными бакенбардами. Его пухленькие ручки сложены на выпирающем животике, а взгляд скрыт под толстыми стеклами очков в роговой оправе.
— Добро пожаловать в Царское Село! — громко обращается он к нам, и зычный голос возвращает нас на грешную землю. — Меня зовут Лев Леопольдович, и я буду вашим проводником и помощником в предстоящие две недели, которые вы проведете в Александровском дворце.
Старичок приглашает нас занять места в приготовленных лимузинах. Пять черных Руссо-балтов выстроились вереницей, а у их дверей застыли водители в черных же костюмах и белых перчатках. Я ощущаю себя не в своей тарелке, но мои новые приятели ведут себя как рыбы в воде. Для них это привычный с детства ритуал.
Романовы занимают первую машину, братья Юсуповы — вторую. Андрей Трубецкой берет меня за локоть и настойчиво тянет вперед. Мы садимся в мягкие кожаные сидения лимузина, и нас окутывает стерильная кондиционированная прохлада.
Машина плавно трогается с места, и мы расслабляемся в роскошных креслах. За тонированными стеклами проплывает великолепный парковый ансамбль, и я ощущаю острое желание выскочить из бронированной металлической коробки, снять туфли и босиком побежать по траве.
— Никогда здесь не был! — признается Андрей. — Красиво, конечно, но после множества восторженных отзывов, я ожидал большего! Наше загородное имение ничуть не хуже!
В устах кого угодно другого эти слова прозвучали бы как проявление аристократической спеси, но интонации Трубецкого просты и искренни. Он даже бастардом умудряется называть меня так, что не возникает и тени обиды.
— У меня вся спина болит после ночи на узкой кушетке! — сообщает мне Андрей, отвлекшись от созерцания зелени за окном. — Ты, как радушный хозяин, мог бы уступить мне свою кровать!
— Договорились, на обратном пути ночуем в твоем купе: я — на кровати, а ты — снова на кушетке! — парирую я.
— Я надеюсь, что вы с Апраксиным помиритесь и надобности в совместных ночевках отпадет! — с усмешкой отвечает Андрей. — Проснувшись, я бы предпочел увидеть личико симпатичной проводницы, а не твою заспанную рожу!
— Вот она — ограниченность истинного аристократа: наследниц даже не рассматриваешь, а в скудных эротических фантазиях — проводница, да и та — в единственном экземпляре! — я ухмыляюсь. — Презренный аристо, ты пал в моих глазах!
— Да я бы всех наших наследниц в гарем собрал! — мечтательно произносит Трубецкой, картинно закатив глаза к потолку. — А если повесить на их лебяжьи шейки амулеты безмолвия — вообще бы из общей постели не вылазил!
— Да ты прожженный циник! — фыркаю я.
— Кто бы говорил! — парирует Андрей. — Ткни наугад в ленту светских новостей Телеграфа — и увидишь отчет о твоих амурных похождениях! Пишут, ты даже Темную охмурил!
В синих насмешливых глазах Трубецкого разгорается искренний интерес, и я хочу отключить самоконтроль. Хочу стать самим собой, веселым и простодушным Симпой, и честно признаться, что охмурили как раз меня, но в памяти всплывает предостережение сестры Андрея, и я давлю порыв искренности в зародыше.
— Сплошные домыслы и клевета! — с улыбкой заявляю я и поднимаю правую ладонь. — Оцени трудовые мозоли!
— Вы ведете себя недостойно истинного аристократа, Александр! — гневно восклицает Андрей, его лицо вытягивается, а глаза вспыхивают от возмущения.
Едва я успеваю обомлеть от его реакции, как выражение лица Трубецкого меняется, и на нем появляется заговорщицкая улыбка.
— За две недели я тебя уделаю! — гордо произносит он и показывает обе ладони.
Улыбка сползает с красивого лица, и оно сразу теряет привлекательность.
— В постель к девочкам мне путь заказан,
