сплошь затянуто синевато-серыми тучами.
Снефрид ушла обратно в шатер и снова забралась под овчины, чтобы согреться. Было похоже, что так ей придется пролежать весь день. Хорошо хоть, толстая ткань шатра, из овечьей шерсти, отталкивала воду и внутри было сухо.
У других тоже было мало охоты вылезать из-под своих овчин, и только к полудню, когда проснулся Асвард, стан немного ожил. Сигфус Барсук в благодарность за помощь подарил Снефрид барана, и теперь его зарезали, стали варить мясо и готовить похлебку. Закутанная в плащ с головой, Снефрид сидела у костра. Котлы долго не закипали – несмотря на стену из щитов, жар из-под них выдувало ветром, и тепло ощущалось слабо, но все же тут, на воздухе, было веселее, чем в тесном полумраке шатра.
Устав сидеть, она прошлась вдоль моря, разглядывая полосу песка, что лизали волны. На глаза ей попался продолговатый камешек цвета яичного желтка, покрытый ноздреватой коркой. Снефрид подобрала его, в удивлении разглядывая, а потом сообразила – да это же янтарь!
Ее будто пробило молнией. Она держит на мокрой ладони слезу Фрейи – одну из тех, что богиня уронила в море, пока искала своего Ода. Снефрид подняла глаза к хмурому небу, сердце ее переполняла горячая любовь и сочувствие. Богиня проходила здесь, по этому берегу – а может, высоко в воздухе над ним. Снефрид сжала находку в кулаке, полная острым чувством близости с богиней – не во сне, а наяву.
Бродя по берегу, там, куда не доставали мокрые языки волн, Снефрид высматривала другие слезы богини. Казалось, роды у Катлы она принимала давным-давно. Она вспоминала ту баню и все, что в ней делала, с чувством, будто побывала в далекой волшебной стране, в каком-то другом из девяти миров. Но в каком? Она помнила, как спорила с норной Урд, отгоняя ее от умирающей женщины, и ее остро пробирало холодом. Да как бы она посмела? Откуда бы у нее взялись силы и право грозить самой норне, Деве Источника, в чьей власти все живущие, смертные и бессмертные? Она сама тогда была вовсе не Снефрид. В ней была совсем другая… женщина? Богиня? Та самая, чьими глазами она видела сон? Снефрид вздохнула: принимать в себя эти силы было трудно, она чувствовала утомление… но тут же подумала: а разве Фрейе легко? Она носит в себе эти силы и служит их источником. Ей тоже трудно. Может быть, она хочет… поделиться, чтобы облегчить свою ношу?
Но заклинание от истечения крови, которое эта пришелица произносила ее устами, Снефрид запомнила хорошо и не сомневалась, что оно ей еще когда-нибудь пригодится… «Резал Рёгнир руны раны…»
В шатер Снефрид вернулась, держа в кулаке пять или шесть окаменевших слез Фрейи – разных оттенков желтого, потемнее и посветлее, покрытых твердым песчаным налетом, обкатанных морем до гладкости и более угловатых. Один из них был даже похож на дивокамень, только посветлее и гораздо меньше. Находка эта чрезвычайно ее радовала – Фрейя будто подтвердила, что она идет верным путем. Открыв ларь, Снефрид стала искать лоскут, чтобы их завязать, и вдруг сообразила, что не видит пояса с дивокамнем. Спрятав янтарные слезы, она уже не шутя взялась за поиски, но напрасно.
– Может, ты его в том доме забыла? – сказала Мьёлль.
– Нет, я хорошо помню, что убрала в мешок. Как же я могла бы забыть такую важную вещь?
– Так он и должен быть в мешке!
– Но видишь – его тут нет. – Снефрид показала мешок с недоуменно открытой пастью. – Жезлы оба на месте, а пояса нет!
Вдвоем они перерыли все пожитки в шатре, приподняли подстилки, но пояса не нашли. Снефрид всерьез обеспокоилась. Пояс-то, собственной работы, стоит недорого, таких у нее было еще три, но дивокамни – огромная редкость. Изредка их приносит морем, но многим за всю жизнь не удается увидеть ни одного. Потерять такую вещь было бы верхом нелепости, но Снефрид была уверена, что не теряла его. Так куда же он делся?
– Может, у тебя его там… украли? – намекнула Мьёлль, глазами показывая куда-то в сторону. – У них-то нету…
Снефрид припомнила: Сигга, старуха служанка, говорила ей, что на всем острове нет ни одного дивокамня. Был у какой-то женщины, здешней повитухи, которая якобы принимала даже у альвов, но она забрала его с собой в могилу: мол, еще пригодится…
Но неужели у нее украли это сокровище на хуторе Сигфуса? Снефрид вспоминала истомленное тревогой и ожиданием, но светящееся от радости лицо Сигфуса, когда вечером он взял новорожденную на руки, чтобы обрызгать ее водой – нарочно ждал, чтобы гостья проснулась и сама увидела, как он даст дочери имя Снефрид. Если уж Госпоже угодно называть себя так, имя младшей дочери всю жизнь будет служить напоминанием о ее посещении. «Следующих родов Катла может не пережить, а меня здесь уже не будет, – тихо сказала ему Снефрид на прощание. – Ты понимаешь? Постарайся, чтобы она больше не беременела». Сигфус закивал: дескать, понимаю, не мальчик. Катле еще нельзя было вставать, но, держа на руках дочь, которая благодаря Снефрид не осталась сиротой, она смотрела на гостью с глубокой признательностью. Даже суровая Имба робко улыбалась ей, а двое младших, привычно цеплявшихся за ее подол, таращили на гостью глаза, понимая, что видят нечто необычное.
Разве мог кто-то из этих людей обокрасть ту, в ком они видели богиню?
– Да нет же, я помню, что клала пояс в мешок и мешок после этого не выпускала из рук! – говорила она Мьёлль, сидя посреди разбросанные пожитков в шатре. – И в стане у нас никого из чужих не было!
– А может… – Мьёлль боязливо оглянулась, – это украла та женщина…
– Какая?
– Ну, та, что была у них и умерла… что принимала у альвов?
– Которая умерла? Привидение, что ли?
– Ну! Если кто общается с альвами, ему нетрудно стать привидением!
– Ох, нет! – Снефрид отмахнулась. – Это уж слишком! Мой род ведется от конунга альвов, но никто из нас не становился привидением.
Кроме Хравна, ее деда по матери, но он не принадлежал к роду Скульд Серебряный Взор…
Но даже после всего случившегося Снефрид не верилось, что ее обокрало привидение умершей повитухи с Дневного острова!
Вечер настал такой же хмурый, стемнело раньше обычного, и Снефрид ушла от костров спать. Но и засыпая, все думала, куда же мог деться дивокамень.
И вдруг, когда она уже погружалась в сон, ее осенила мысль.
А что если это Старуха забрала назад свой дар? Снефрид даже села на подстилке. Старуха
