Оказывается, позднее, после своей кончины (1 августа 1098 г.), епископ сам поведал о своей горькой посмертной участи, постигшей его за неверие в святое копье, не кому иному, как тому же Пьеру Бартелеми, явившись ему в сновидении в храме апостола Петра, где был похоронен. Адемар признался мужичку, что попал в ад, где его жестоко мучили: «Моя голова и мое лицо были сожжены, как ты можешь видеть». Такова, по Раймунду Ажильскому, пишущему свой исторический труд в назидание современникам и потомкам, посмертная судьба, уготованная тем, кто сомневается в достоверности истории со святым копьем!
Однако епископ Адемар де Пюи не был единственным скептиком. Другое духовное лицо, Фульхерий Шартрский, кстати сказать, утверждающий, что Адемар де Пюи считал копье, найденное в храме, подделкой, тоже, вероятно, принадлежал к числу усомнившихся в его подлинности: во всяком случае, этот историк-священник более чем скупо и без всякого энтузиазма говорит в своей «Иерусалимской истории» о чудесной находке. Стоявший на противоположной точке зрения позднейший повествователь аббат Гвиберт Ножанский с возмущением отмечал, что, по мнению Фульхерия, Пьер Бартелеми «был повинен в подделке копья». Правда, такого текста в «Иерусалимской истории» нет, но скепсис автора в ней все же чувствуется (недаром и сам Гвиберт Ножанский формулирует точку зрения Фульхерия весьма осторожно: «как говорят про него…»).
Вскоре после смерти епископа Адемара де Пюи скептиков возглавил капеллан герцога Роберта Нормандского – епископ Арнульф. Все попытки тех, кто поверил в чудо (или сделал вид, что поверил), заставить Арнульфа расстаться со своими сомнениями закончились безрезультатно.
Таким образом, реакция общественного мнения крестоносцев на историю со святым копьем оказалась неоднозначной: самые легковерные – а их было большинство – безоговорочно приняли ее за истинное чудо Господне, иные же, наиболее здравомыслящие, заподозрили хитроумную проделку. «Одни восхваляли, другие осуждали, так что никто не оставался безучастным», – писал о толках по поводу чудесного происшествия, разбередившего все воинство, норманнский историк-поэт Рауль Каэнский в своих «Деяниях Танкреда».
Число скептиков в дальнейшем возросло, в особенности потому, что небожители, вновь и вновь «навещавшие» Пьера Бартелеми, неожиданно переменили фронт: в одном из видений апостол Андрей, ранее как бы обратившийся через этого бедняка к графу Сен-Жиллю, теперь якобы присоветовал крестоносцам отдать Антиохию Боэмунду. Видимо, последний сумел воспользоваться «даром ясновидения» крестьянина в собственных интересах.
Под напором крестоносцев, отвергавших богооткровенность пророчеств провансальца, организаторам чуда пришлось спустя некоторое время пойти на новую религиозную инсценировку, чтобы убедить маловеров. Поскольку Пьеру Бартелеми и в дальнейшем не прекращали являться апостолы и святые, сообщавшие вождям волю Господню, бедолагу решено было подвергнуть так называемому Божьему суду. В апреле 1099 г., когда рать Христова пребывала под крепостью Архой, ему устроили, по средневековому обычаю, испытание огнем. В итоге виновник находки святого копья, ставший жертвой собственных галлюцинаций и религиозно-политических интриг соперничавших между собою предводителей крестоносцев, спустя 12 дней после Божьего суда скончался от ожогов, полученных во время испытания.
Чем же объяснить, что влиятельные священнослужители не признали подлинности чуда святого копья? Причина была проста: даже в пору расцвета религиозной мистики церковники всегда проявляли определенную разборчивость по отношению к чудесам. На обладание святым копьем издавна притязали византийские императоры: согласно византийской традиции реликвия была доставлена в Константинополь еще после захвата Иерусалима персами в 614 г.; в XI в. она хранилась в Фаросской церкви Богородицы. По сообщению французского летописца Робера де Клари, рыцари, участники Четвертого крестового похода, в апреле 1204 г. захватившие византийскую столицу, нашли там среди прочих святынь и копье, «которым был прободен наш Господь». Быть может, реликвию видели в Константинополе и священнослужители, находившиеся в рядах крестоносцев Первого похода, такие как епископ Адемар де Пюи, или знали о ее местонахождении. Так или иначе они опасались, что заведомо лживые религиозные вымыслы и трюки, будучи легко разоблачаемы, могут подорвать авторитет церкви в народе, а не укрепить его. Здравый смысл епископов Адемара де Пюи и Арнульфа Нормандского, священника Фульхерия Шартрского и других духовных предводителей воинства Христова имел социальную, сословно-охранительную подоплеку и направленность: в данном случае неверие в чудо святого копья спасало престиж церкви.
Вообще, разграничение чудес на истинные и ложные, критицизм по отношению к чудесам второй категории, стремление отмежеваться от явно вздорных священных небылиц, измышлявшихся в горячечном бреду фанатиками, от их чересчур невероятных россказней – типичная черта религиозного сознания конца XI – начала XII в., отчетливо проступающая во многих повествованиях церковных историков Крестовых походов. Бесспорно, они являлись верующими людьми, однако не чуждыми элементов известного рационализма, развивавшегося в недрах самого религиозного мышления (свое последовательное выражение такой рационализм получил в зарождавшейся тогда схоластике).
В еще большей степени рационалистически-скептические установки были свойственны воззрениям некоторых участвовавших в походе на Восток мирян-рыцарей и князей, чей умственный взор не был столь плотно, наглухо закрыт религиозными предрассудками, как, например, у Пьера Бартелеми или Раймунда Ажильского.
В изображении норманнского историка-рыцаря Рауля Каэнского эпизод находки святого копья Пьером Бартелеми – это чистейший обман. Он был заранее подстроен графом Раймундом Тулузским и его приближенными. Крестьянин Пьер Бартелеми, которому апостол Андрей в многократных видениях якобы открыл местонахождение реликвии и предсказал победу над неверными в случае обнаружения этой святыни («сим победиши»!), – всего-навсего «хитроумный изобретатель лжи». Сама находка святого копья в церкви – дело рук этого обманщика. С иронией пишет Рауль Каэнский о поисках реликвии под плитами храма, продолжавшихся целый день и на первых порах не увенчавшихся успехом. Иного нельзя было и ожидать, «ибо сырая земля не могла возвратить то, что ей никогда не было вверено, чего она никогда не получала».
Если же, продолжает Рауль Каэнский, в конце концов копье было обнаружено в церкви апостола Петра, то лишь потому, что Пьер Бартелеми совершил явный подлог: обмана ради он просто воспользовался каким-то случайно найденным им сарацинским копьем, которое и держал спрятанным у себя, намереваясь употребить его для обмана. Провансалец в особенности рассчитывал пустить в ход этот кусок железа потому, что по форме и размеру копье было непохоже на обычное. И далее историк передает ту версию, которая, вероятно, циркулировала в кругах скептиков и которая, надо думать, недалека от истины: «Выбрав подходящий момент для своего обмана, он [Пьер Бартелеми. – М. З.], вооруженный киркой, спрыгнул в яму (вырытую под плитой церкви) и подошел к краю (ее). «Копать надо здесь», – объявил он. Ударяя киркой в землю много раз, Пьер наконец достиг желанной цели: обманно закопанное им самим копье показалось из земли». «Обману споспешествовала темнота, темноте благоприятствовало скопление народа, а скоплению народа способствовала теснота места» – в таких выражениях раскрывает Рауль Каэнский тайну
