Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
И стало вдруг дурно — прервался собачий лай. Не может быть, эти твари еще умнее, чем он думал! Подкрадутся молча, набросятся внезапно. Никита сжал ружье, попятился на западную сторону полянки, превратился в напряженный слух. Встал на полусогнутые, стал ждать. Ведь не могут эти твари бежать совсем уж бесшумно? Затрясся кустарник, и из вороха листвы багровых тонов с глухим рычанием выскочила палевая образина с оскаленной пастью. Собака прыгнула мускулистыми лапами, он чуть не возопил в сердцах: куда же вы лезете в людские разборки! Это не ваше собачье дело! Раскатисто громыхнул помповик, и собака рухнула, не долетев до цели несколько метров, заскулила, завертелась, обливаясь кровью. Резко и одновременно выскочили еще две громадины. Темнее первой, с клочковатой смявшейся шерстью, с воспаленными бешеными глазами, дружно залаяли, увидев цель. Никита попятился от такого напора, но успел прицелиться, выстрелил, пробив овчарке грудную клетку, и, не дожидаясь, пока на него набросится последняя, отпрыгнул в сторону. Но и тут не удался маневр! Она как чувствовала траекторию движения человека. Никита уже падал, споткнувшись о какой-то сучок, зверюга с растопыренными лапами летела на него, готовая впиться, вырвать горло. Выстрел совпал с ударом позвоночника о землю. Пуля попала в заднюю лапу, лишь усилив ярость зверя. Брызгаясь кровью, угрожающе рыча, овчарка набросилась на него, Никита выставил перед собой ружье, схватившись за него, как за перекладину. Но хватка зверя оказалась сильнее, тварь вцепилась в помповик клыками, вырвала, отбросила (вот же умная какая!), и не успей он схватить ее обеими руками за спутанную шерсть в районе шеи, остался бы без горла. Тварь царапала его когтями, тянулась оскаленной пастью, а он вцепился ей в кожу, держал, сопротивляясь бешеному напору. Клацали челюсти в сантиметре от носа, ярость сочилась из воспаленных глаз, его обволакивало удушливым смрадом, тянулись и рвались жилы, как гитарные струны… Он не мог так долго продержаться, силы уже кончались. Извернувшись, он высвободил правую ногу, принялся бить собаку по простреленной лапе. Та задергалась, захрипела. И он решился — оторвал от шеи гадины правую руку, вложил при этом в левую все, что еще оставалось в организме. Вскинул, согнув в колене, ногу, выхватил из-за голенища здоровый финский нож — и когда левая рука уже теряла чувствительность, а жуткие челюсти готовы были сомкнуться на горле, он принялся остервенело бить овчарку ножом в бок.
Россохин наносил удар за ударом, погружал отточенное острие в податливое тело, вытаскивал, снова погружал. Извивалось распростертое на нем мускулистое туловище, когти впивались под кожу, кровавая пена заливала грудь. Ослаб напор, остекленели глаза зверя. Собака еще не умерла, поскуливала, когда он сбросил ее с себя и начал подниматься. На поляне валялись три агонизирующих тела. Кружилась голова, пришлось расставить ноги, чтобы не упасть. Тело, в принципе, слушалось, за исключением левой руки, повисшей плетью. Он нагнулся, поднял свой трофейный «Моссберг» — ничего, с этой штукой можно управляться и однорукому калеке.
А управляться пришлось немедленно. Недалеко прозвучал призывный вопль:
— Сюда, это здесь!!! — и на поляну кубарем выкатился относительно молодой белобрысый охранник с азартно блестящими глазами. Сообразить, в чем тут дело, он не успел. Бабахнул выстрел, пуля прострелила плечо и зашвырнула автоматчика обратно в кустарник. Нечего тут прыгать! Чуть левее на поляну вывалился возбужденный Глобарь Николай Аверьянович и встал как вкопанный, узрев нацеленный в живот помповик.
— Вот черт… — сказал он как-то удивленно.
Никита нажал на спуск, но ружье промолчало — в общем-то, логично, патроны почкованием не размножаются. И перед тем, как на поляну высыпала масса народа, Никита прыгнул задом в кусты, пробился сквозь мохнатую дикую жимолость и пустился наутек.
— Впрочем, все нормально… — вздохнул Николай Аверьянович и удивленно качнул головой. Отпустило, кажется…
Преследование противника успеха не принесло — этот тип научился договариваться с лесными духами, и те охотно его прикрывали. До наступления темноты уставшие загонщики, повинуясь истерическим воплям начальства, тупо прочесывали лес — двумя отрядами, по дуге, навстречу друг другу. Никого не нашли, хотя смотрели под каждой корягой. А когда они, злые и умотанные, вышли из леса, обнаружили, что одного не хватает. Кинулись обратно, услышали жалобный стон — помогите, дескать. Стали светить фонарями и увидели, что между деревьями ползет, обливаясь кровью, их товарищ, некто Лобов, мрачный нелюдимый здоровяк, способный, как кувалдами, загонять людей кулаками в землю (и однажды на спор этот фокус проделал). Допрыгался товарищ. Что случилось, он толком объяснить не мог. Вроде шел со всеми, уже темнело, то ли наступил на что-то «ядовитое», то ли тварь какая-то поджидала — острая боль, тьма, стоп-кадр, а когда очнулся, оба сухожилия на ногах перерезаны, и сил осталось лишь ползти и жалобно канючить…
Сбиваясь в группы, люди брели в лесничество, занимали оборону. Вспыхнули фонари вокруг строений — теперь никто не смог бы подобраться незамеченным. Но этого было мало. «Осмотреть все помещения, чердаки и подвалы! — разорялся генерал Олейник. — Не дай вам бог, если эта тварь успела проникнуть в лесничество!» — «И отложить личинку», — ухмыльнулся Глобарь. В строениях, слава богу, посторонних не нашли — осмотрели два раза, не поверив глазам. В лесу оставили два дозора по три штыка в каждом — один на западной стороне, другой — на восточной. Раненых оттаскивали в отапливаемую пристройку позади избы — по соседству с опустевшей псарней. Доктор Таманцев смотрел на них большими от ужаса глазами, украдкой крестился. Медикаментов и квалификации пока хватало, но он ведь был один на всю эту стонущую ораву.
— Григорий Алексеевич, миленький, как же так… — бормотал он, впадая в тихую истерику. — Этих людей надо срочно в больницу, я сними не справлюсь, здесь же походные условия, как вы не понимаете…
— Запомни, дружок, — генерал Олейник, с трудом обуздывающий бешенство, взял оробевшего медика за ворот и едва не приподнял, — никакой больницы не будет. ПОКА, во всяком случае, не будет. Лечи этих доходяг тем, что есть. Я выделю тебе одного человека. Насчет постелей и подручных материалов — поройся в лесничестве, но только не в гостевых комнатах. Открою тебе страшную тайну, Айболит, я не видел у них ни одного смертельного ранения, все решаемо. Извлекай пули. И чтобы не стонать, не жаловаться — учти, ты повязан вместе со всеми. Малейшая провинность, и тебе конец. Ну, давай же не отчаивайся, — он поощрительно похлопал подавленного хирурга по плечу, — действуй, вспоминай, чего ты там обещал Гиппократу…
Он насилу сдерживал ярость. Итоги дня неутешительны, дичь в полной мере показала свой нрав и потенциал. Семеро раненых и покалеченных, три мертвые собаки, униженные и запуганные подельники, разбитый джип Коровина. Впрочем, последнее — скорее бонус, чем ущерб. Григорий Алексеевич забрел в «конюшню», подошел на цыпочках к задраенному загону, где томились бомжи, глянул в оконце. Ему бы так томиться! Эту публику действительно снабдили хлебом и водкой, и эти обормоты вылакали весь ящик. А сейчас, разумеется, спали — довольные, сытые, счастливые, в самых живописных и необременительных позах. Храп стоял такой, что качались стены. Какое им дело до стрельбы, какое им дело до того, где они и что за добрые люди их окружают? Григорий Алексеевич подавил в себе желание ворваться внутрь, перестрелять хмельное собрание собственными руками. А утром ведь проснутся, опять будут просить водки. Ну, ничего, он их метанолом напоит…
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56
