— А, да будет вам, Джек, с вами тоска сплошная.
— Кстати, меня сегодня приглашали на вечеринку.
— Ой, обожаю вечеринки.
— Тогда встретимся здесь через час.
— Я уже веду счет минутам.
Клик.
Я выключил телевизор. Принял теплый душ, проглотил пару кваалюдов и обозрел свой шикарный гардероб. Выбрал белую рубашку, джинсы и свитер; может быть, свитер просто перекину через плечо. Если бы у меня были темные очки, я бы их обязательно напялил и выглядел бы настоящим придурком. Кстати, в прогнозе обещали дождь… так что я достал вою шинель. Странно, но с годами она становилась лучше, чего нельзя сказать обо мне. Поднял воротник, взглянул в зеркало и понял, что превратился в собственного отца.
Как это произошло?
Я вытащил пистолет и понюхал дуло. Ну вы знаете, чтобы узнать, не стреляли ли из него совсем недавно. Завернул его в промасленную бумагу, встал на колени и засунул между пружинами матраса. Если Джанет в своем уборочном усердии дойдет до такого уровня, она получит большой сюрприз.
Вернувшись к шкафу, я достал «жидкость Е», ту самую, которую получил от Стюарта, торговца наркотиками. Если вы собираетесь на вечер гомиков в сопровождении вероятной убийцы своего мужа, вам нужно все возможное подкрепление. Я сунул бутылочку в карман.
Сбежал по лестнице и задержался в холле.
Подъехала желтая «дэтсан», открылась дверь, и я увидел длинную нейлоновую ногу. Если бы Кирстен надела юбку чуть короче, ее бы арестовали. Юбка была из блестящей ткани. Сверху — кофточка без рукавов. Красная. Волосы спутаны. Мне нравится это слово.
Предполагает постель и секс, интенсивный и переходящий в очень интенсивный.
Миссис Бейли сидела за конторкой. Она сказала:
— Приходит на ум слово «потаскушка».
Это слово мне не нравится. Я вышел, Кирстен крутнулась на каблуках и спросила:
— Нравится?
— Не заметить невозможно.
Мимо прошли два молодых паренька.
— С ума сойти!
Она широко им улыбнулась. Я заявил:
— В желтой машине не поеду.
— Слишком яркая?
— Не сочетается.
— Она из проката. Мы пройдемся.
Кирстен взяла меня под руку, и от запаха ее духов с моей головой стали происходить какие-то странные вещи.
— Французские, — произнесла Кирстен.
— Что?
— Мои духи.
— Вы что, мысли читаете?
— Только грязные.
Когда мы свернули в сторону дома Теренса, она остановилась и сказала:
— Здесь где-то Теренс живет.
— Это его вечеринка, он поплачет, если захочет.
Кирстен воззрилась на меня:
— Так вы тащите меня на вечеринку к этой дамочке?
— Он сказал, все будет в стиле семидесятых. Вы мне кажетесь девушкой семидесятых. Я ошибаюсь?
Она присмотрелась ко мне:
— На чем вы сидите?
— Простите?
— Да будет вам, Тейлор, я все признаки знаю. Это не кокаин, у вас рот работает совсем по-другому. Что-то помягче… двойной валиум?
— Кваалюды.
Кирстен едва не взвизгнула от восторга:
— Их все еще делают? Черт, где мои альбомы «Иглз»?
Мы уже подошли к дому Теренса на Мерчант-роуд — еще один тупик моей юности. Теперь здесь ряд роскошных апартаментов и заведений типа приемных пластических хирургов. Дом был облицован прекрасным гранитом из Коннемары. Вырублен гранит из земли, чтобы стать фасадом для нуворишей. Я позвонил, дверь открылась. Кирстен сказала:
— Поверить не могу, что иду на вечеринку этого маленького придурка.
— Не думал, что дамы употребляют это слово.
— А как вы думаете, как мы еще забавляемся?
Участники вечеринки толпились даже в коридоре, и да, тема семидесятых явно преобладала: мелькание света, обтягивающие штаны, бархатные пиджаки, наборные каблуки и длинные волосы. У представителей обоих полов. Музыка подозрительно напоминала «Бальный блиц».
Я пожалел, что в курсе.
Пока мы пробирались сквозь толпу, Кирстен заметила:
— Похоже, ваша эпоха.
Кто-то сунул мне косяк, я затянулся и предложил его Кирстен. Та покачала головой:
— Я не люблю чужую слюну, во всяком случае на людях.
Появился Теренс. Облегающая желтая рубашка, тесные желтые штаны с красным поясом.
Я взглянул на Кирстен:
— Он как раз подходит к вашей машине.
Со лба Теренса катился пот. Он широко улыбался до тех пор, пока не разглядел мою спутницу. Тогда он заорал:
— Ты что, совсем выжил из своего гребаного ума?
Я протянул ему косяк:
— Остынь, приятель.
К нам подошел испанец лет двадцати с небольшим, неправдоподобно красивый, взял Теренса за руку и произнес:
— Я Джеральдо.
— В смысле Джеральд?
— Si.
Мне показалось, что он когда-то подавал мне кофе на Ки-стрит. Одет он был в черную шелковую рубашку и такие же штаны. На шее — тяжелая золотая цепь. Вот эту вещицу неплохо было бы стащить в ломбард, они бы там все в осадок выпали.
Джеральд протянул руку:
— Бар вон в том углу.
Теренс потопал прочь, бормоча:
— Увидимся позже, Тейлор.
Я повернулся к Кристен:
— А ведь он не назвал вас мамой.
Бармена я узнал: тот работал в одном из пабов. Он наклонился и прошептал:
— Я не голубой.
— Я что-нибудь сказал?
— Нет… но…
Он показал на несколько пар, которые уже потеряли всякий стыд.
— Мне не хотелось бы, чтобы вы думали…
— Я думаю, нам стоит выпить.
— Понял… что желает леди?
— Виски со льдом. Две порции.
Бармен тут же выполнил заказ.
Теперь звучала «Хочешь к нам присоединиться?» Гэри Глиттера. Кирстен сообщила:
— Пусть только заиграет «Леди из деревни», и меня отсюда как ветром сдует.
Я засмеялся. Она сказала:
— Человек решил нарисовать мир. Шли годы. Он населял пространство изображениями провинций, королевств, гор, заливов, островов, комнат, приборов, звезд, лошадей и отдельных людей. Незадолго до смерти он обнаружил, что весь этот лабиринт линий не что иное, как морщины на его собственном лице.
