когда лето щедро рассыпало по лугам бисер пропитанных солнцем ягод, женщину привезли домой. Василий нес жену от машины на руках. Выбежавший навстречу Ванька, ничего еще не понимая, и лишь обрадованный встречей с матерью, громко закричал:
– Мамочка! – его звонкий голос птицей ушел в голубую высь летнего утра.
Слабая улыбка тронула губы женщины.
– Ваня, сынок, как ты тут…
Вместо ответа мальчик взял ее безвольные, исхудалые пальцы и, прижимая их к колотящемуся сердечку, едва выговорил, чтобы не расплакаться:
– Я, так ждал тебя, мама…
Василий поглядел влажными глазами на сына и, хотя был абсолютно трезв, сказал, запинаясь:
– Ступай, Иван. Устала мамка с дороги…
Ванька нехотя отпустил материнскую руку и поплелся, маленький, жалкий, уткнувшись глазами в землю, которая плыла под его ногами от прибывающих слез: он все понял.
– Аннушка, голубка ты наша, вернулась! – встретила невестку радостным возгласом Дарья.
Василий, между тем, опустил Анну в белую, заранее приготовленную свекровью постель.
– Да, мама, вот, умирать домой приехала…, – виновато сказала она.
Василий, не имея сил больше сдерживать слезы, вышел из комнаты, прикрыв лицо рукой.
– Да, что ты такое говоришь, дочка!– заблестели вылинявшие за долгие годы глаза старухи, – Тебе жить надо, ведь дитя у вас, Анна!
Губы женщины дрогнули, невидимая боль исказила их.
– Не смогла я ничего ему дать. Может, без меня и лучше ему было бы на этом свете....
– Что ты, что ты! – замахала руками бабка, – Уж не бредишь ли?!
Но женщина, теребя уголок подушки, будто не расслышала ее слов. Устремив свой затухающий взгляд мимо Дарьи, она, казалось, уже отыскивала дорогу в неведомое.
Мир сузился в ее поблекших зрачках… Увядающее, хотя и молодое тело, ничего уже не хотело, и лишь одна мысль заставляла ее еще задержаться в этом мире: «Ваня, сынок…». Тревога за сына не давала Анне найти желанный покой. Обратив к старухе изнеможенное лицо, она, задыхаясь от страха и болезни, проговорила:
– Признаться, хочу вам, мама…
– Да, что ты, Анна, в самом деле, – дотронулась та до нее дрожащими пальцами, – Хоронишь себя заживо…
– Нет! – вдруг разволновалась женщина, – Прошу вас, выслушайте меня!
Дарья, желая ее успокоить, покорно кивнула головой.
– Ладно, ладно, милая, говори, что тебя мучит…
Анна перевела дух, пытаясь собраться с силами. Ей предстояло открыть тайну, хранимую много лет.
– Наш Ванечка, – начала она решительно, однако, слова застряли у нее где-то внутри, – Наш с Василием сын…, – будто выкорчевывала Анна их из собственного сердца, – Приемный ребенок…
Старуха крякнула, решив, что женщина окончательно спятила, но Анна, не обращая внимания на ее изумление, договорила:
– Родной умер на пятый день после родов. Простите, если сможете…
Обрушившаяся правда, казалось, придавила еще больше и без того сгорбленную спину Дарьи.
– Зачем, теперь-то, ты мне все это рассказываешь, Анна? – с горечью в голосе спросила бабка.
– Я никогда бы не сделала этого, – прошептала умирающая невестка, – Никогда.… Но у меня осталось слишком мало времени и я хочу быть уверена, что после моей смерти вы так, же будете заботиться о мальчике…
Дарья, качнула сухонькой головой, будто отказывалась верить, и снова спросила:
– Теперь-то, зачем?
Слабый румянец зажег догорающее лицо женщины.
– Боялась, Василий когда-нибудь это сделает…, – призналась тихо Анна и, вдруг, рванулась вперед, будто раненая птица в предсмертном крике, – А для меня Ванечка, – зазвенел ее возбужденный голос в притихшей комнате, – Родней родного! – сверкнувший было в глазах огонь, так же быстро погас, как и вспыхнул, и обессиленная Анна снова упала в подушки.
Дарья поправила голову невестки и, вздохнув, уткнулась лицом в натруженную ладонь. Все последние их годы она пыталась осознать произошедшую в своем сыне перемену, будто расколовшую его на два человека: доброго и злого. То, что причина кроется в Анне, старуха знала всегда. «Но, почему они молчали?! Почему не открылись матери, столько времени!», – больно кольнула обида в сердце.
Анна, между тем, ждала ответа, она смотрела на перетянутую синими жгутами руку свекрови и начинала волноваться все больше.
Но, вот, старуха, наконец, освободила жманное лицо, и женщина увидела покрасневшие от слез глаза.
– Напрасно ты тратила силы, каясь передо мной, – глухо отозвалась бабка, и Анна в ужасе вздрогнула от ее слов, – Старая я стала, Аннушка, глухая.… Не расслышала ничего.… А за мальчонкой, как ходила, так и буду ходить, пока ноги держат…
Женщина облегченно выдохнула, подтянула ее изъеденную морщинами руку к своим губам.
– Спасибо…, – прошептала она благодарно.
Дарья не хотела больше ничего говорить, но язык, казалось, сам заворочался.
– Что же вы скрывали от меня правду, до сих пор, глупые…? – задрожал ее подбородок.
Рано утром Ванька, осторожно, чтобы не разбудить мать, выбрался из кровати. Он прошел на цыпочках в сенцы и незаметно проскользнул мимо Дарьи, возившейся у кухонной плиты, на улицу.
Державшаяся в воздухе прохлада пробежала по его облупившейся, загорелой коже, покрывая последнюю крупными мурашками. Мальчик передернул плечами и отважно ступил в мокрую, будто заплаканную кем-то траву. Капельки росы, и, вправду, похожие на слезинки, торопливо покатились по зеленым листочками, когда босые Ванькины ноги шустро зашагали по ней.
Вскоре мальчик вышел на задворки и окинул взглядом далеко простирающуюся зелень огородов. Прямо за ними виднелась желтая кромка пшеничного поля, упирающего своими колосьями в пронзительную высь июльского утра. Утопая в высоких кустах отцветающей картошки, мальчишка двинулся к его солнечно окрашенным волнам, бившихся о небосклон.
Добравшись, наконец, до цели, Ванька отдышался и огляделся по сторонам. Широко раскинувшиеся, раньше срока потревоженные хлеба глазели на него десятками синих цветов.
– И почему их называют сорняками? – вслух подумал Ванька и начал собирать васильки, которые будто кусочки неба, проглядывали отовсюду.
Ванька встал, так рано, чтобы подарить Анне ее любимый букет, но неожиданно, ребенку открылась простая, но очень важная истина, которая должна была придти к нему спустя годы: «Не обязательно нравится всем, главное, чтобы ты был нужен кому-то одному в этом огромном мире…». Своим, еще не загрубевшим сердцем Ванька чувствовал, как много значит он для матери, так обожавшей эти цветы прежде, и которые сейчас, казалось, мальчику были ей просто необходимы, как и он сам…
Ванька подошел к кровати Анны очень тихо. Когда женщина открыла глаза, сначала не поверила: рядом, прямо на ее подушке лежали васильки, на некоторых из них еще не высохли капельки росы. Будто дневные звезды, упавшие с неба, горели они неповторимой синевой.
Улыбка дрогнула на губах женщины.
– Сынок…, – почти ощутимым теплом ударилось в сердце мальчика ласковое слово.
Ванька, ждавший ее пробуждения, тут же подскочил к материнской постели.
– Ты ведь любишь их, мама? – простодушно улыбнулся мальчишка,
