два этажа и квадратным в основании. Тоже казался сложенным из кирпичей, но при этом покрытым известью, и на первом этаже с внешней стороны у него вовсе не было окон, а те, что виднелись на втором, прикрыты были деревянными резными решетками, и справа от самого дома возвышались ворота, и внутренний двор огорожен был довольно высокой стеной. Без особых надежд на успех я трижды постучал, но никто не отозвался. Хотелось уйти и не позориться, однако ж я предпринял последнюю попытку, и громко позвал хозяйку по имени. Вот тут-то внезапно ворота приоткрылись, и из-за них на меня поглядела сморщенная и смуглая от постоянного солнечного света старуха с седой косой на плече. На вид ей было лет семьдесят, не меньше. Мало кто доживает до таких лет.
— Кто ты таков и чего тебе надобно от меня? — тихо, но недоброжелательно вопросила она.
— Ты Богдо, хозяйка этого дома?
— Да. А ты кто? И откуда знаешь моё имя?
— От Юньсюэ.
Лицо её тут же переменилось, и ещё тише она спросила: «Ты Мэн Байфэн?». Когда ж я кивнул, она жестом, словно воришке какому, велела мне входить. Хоть это, должно быть, и бросало на меня тень, но отступать было поздно, и я со вздохом прошёл сквозь ворота, во внутренний сад, где росло над колодцем всего одно деревце, по виду тополь, и несколько кустарников — тамариск и фисташки. Там же оказались ещё постройки, одна, верно, служила кухней, а в другой старуха селила своих немногочисленных постояльцев. Но меня хозяйка провела в свой главный дом, в большую квадратную комнату на втором этаже, освещенную ярким дневным солнцем, усадила на цветастый ковёр и попросила подождать. Вернулась она с кувшином, полным уже приевшегося мне виноградного вина, расписной чашкой и с блюдом, на котором разложены были кусочки нарезанной дыни. Потом она поднесла таз и полила мне на руки из глиняного кувшина.
Всё это она проделала молча, и, лишь наливая для меня вина, проговорила: «Она тревожилась о тебе. Поведай хоть в нескольких словах, что приключилось с тобой». Поначалу я хотел было удивиться — разве ж не знала эта пронырливая лисица и так о том, что происходило в Индрайе? — но вдруг меня настигло осознание того, что с тех пор, как мы ещё на пути в Пасчимадвару покинули Воющее ущелье, хули-цзин ни разу мне не являлась, и даже голоса её я не слышал. А ведь и вправду не похоже на неё.
— Отчего она сама не узнала? — осторожно спросил я.
— Да как ей было узнать? Ведь вы удалились больше, чем на тысячу ли от того места, где ей ещё можно находиться. И, коль уж ты заговорил о том, господин, не гневайся, но она просила предложить тебе оставить пару волосков, дабы она всегда могла связаться с тобою, даже, ежли ей придется удалиться от тебя слишком далеко.
Я усмехнулся и отказался. Ещё чего не хватало — давать ей такую власть над собой. Да не раньше, чем она свои волосы пришлёт и назовёт своё тайное имя. Впрочем, отказ мой старуха восприняла так, словно иного и не ждала. Лишь вздохнула и спросила, что за вещь я хотел передать. Пришлось, заалев как бочок жёлтого индрайского манго, признаться, что передавать мне покамест нечего, но я непременно пришлю через какого-нибудь надежного человека то, о чем говорил, к ней, Богдо. Старуха согласилась, покивала и велела угощаться. И дыни, и вина я отведал совсем немного, из вежливости, а потом, ибо говорить нам было больше не о чем, поблагодарил за тёплый приём и поспешил откланяться.
Уже у ворот мне вдруг захотелось спросить, что ж связывает эту старуху с хули-цзин, но, покуда я колебался, Богдо учтиво попрощалась со мной, выпроводила меня на занесенную песком и залитую усталым солнцем улицу, и закрыла за мной створку врат. Посему мне ничего не оставалось, кроме как вздохнуть и пойти обратно в крепость. Вернулся туда я уже в час Обезьяны. Мастер, откуда-то разузнавший о моей отлучке, спросил, где я был, но я лишь сказал, что осматривал селение, ибо подобных ему в империи более нет. В конце концов, это не было такой уж ложью. И мастер Ванцзу, хоть и смерил меня недоверчивым взглядом, допытываться дальше не стал. А утром, на исходе часа Дракона, мы, попрощавшись с командиром Лай, отбыли в столицу.
–
Неделю спустя мы достигли Цзыцзина. Нам несказанно повезло, ибо мы прибыли утром, и в тот день ещё продолжалось празднование Цюфэнь в городе. Господина Гувэй и остальных, кто нас сопровождал, разместили в местном гуаньлилоу. Но мастера Ванцзу и Сяодина я, с дозволения посла, повёл в дом своих родных, будучи в уверенности, что там нам не откажут в приюте.
Накануне ночью лил проливной дождь, и бушевала гроза, не переночуй мы в Даотьяне, пришлось бы нам туго. И улицы Цзыцзина даже в полдень ещё оставались мокрыми, а небо смурным, но люди не унывали, и повсюду висели красные праздничные фонари. Мы пришли на шестую линию, где располагался дом моего отца, и я с замиранием сердца постучал в ворота.
Стук пришлось повторить, но, в конце концов, нам открыла Сяо Зань, служанка-намданка, служившая моим родителям к тому моменту вот уж восемнадцать лет, с тех пор как вышла замуж за сына другого нашего слуги. Щёки её были красны от вина, и, должно быть, она меня не сразу признала, ибо, признав, начала кланяться, бормотать извинения, и лишь потом, наконец, ввела нас во двор, где уже успела пожелтеть любимая матушкина береза, но все остальные деревья ещё были зелены точно нефрит. Зато уж распустились хризантемы. Верно только тогда я и понял, как давно не был дома, и как много времени миновало с того дня, как мы отправились в то своё путешествие в Индрайю.
Не успел я опомниться, как навстречу нам высыпали из дома мои родные — родители, старшие братья, младшая сестра и невестка. Все они радостно встретили меня и учтиво поприветствовали моих спутников и, разумеется, заверили нас в том, что место для ночлега найдется каждому, после чего проводили нас в чжунтан[2].
Я и не заметил, как пролетел тот день. Только помнил роскошный праздничный ужин, веселые беседы, смех и весть о том, что Байлян, мою
