— Нет, — соврал Аркадий.
— А по-английски?
— Нет, — снова соврал он.
Раньше Аркадий видел таких людей только на страницах западных журналов и всегда думал, что весь этот лоск — от качества дорогой бумаги. В настоящей, физически ощутимой ухоженности Осборна было что-то чужое, пугающее.
— Забавно, что за все мои многочисленные поездки к вам я впервые встречаюсь со следователем.
— Выходит, вы никогда не делали ничего недозволенного, господин… извините, на знаю, как вас звать.
— Осборн.
— Вы американец?
— Да. Повторите, пожалуйста, вашу фамилию.
— Ренко.
— Не слишком ли вы молоды для следователя?
— Думаю, что нет. Ваш друг Евгений говорил о шампанском. Не его ли вы импортируете?
— Нет, пушнину, — ответил Осборн.
Было бы нетрудно утверждать, что Осборн был скорее совокупностью роскошных предметов — кольцо, часы, профиль, зубы, — нежели личностью; это был бы правильный социалистический подход, и отчасти он соответствовал действительности, но в нем упускалась из виду одна неожиданная для Аркадия сторона — присущее этому человеку чувство собственного могущества вкупе с самообладанием. Сам он казался себе слишком неестественным и любопытным. Нет, нужно держаться иначе.
— Мне всегда хотелось иметь меховую шапку, — сказал Аркадий. — И познакомиться с американцами. Я слыхал, что они очень похожи на нас — открытые, с широкой душой. И побывать в Нью-Йорке, увидеть Эмпайр Стейт Билдинг и Гарлем. Завидую вам — вы можете поехать, куда хотите.
— Только не в Гарлем.
— Простите, — Аркадий встал. — Вам здесь, вероятно, со многими надо поговорить, а вы слишком вежливы, чтобы попросить меня уйти.
Покуривая сигарету, Осборн остановил на нем долгий, ничего не выражавший взгляд, но как только Аркадий двинулся к двери, быстро сказал:
— Очень прошу вас остаться. Знаете ли, как правило, мне не приходится общаться со следователями. Мне не хотелось бы упустить представившийся случай. Когда еще доведется расспросить о вашей работе.
— Тогда я к вашим услугам, — Аркадий сел. — Правда, судя по тому, что я читаю о Нью-Йорке, моя работа здесь может показаться скучной. Семейные неурядицы, хулиганство. Случаются убийства, но почти неизменно в пылу ссоры или под влиянием алкоголя, — он виновато пожал плечами и пригубил шампанского. — Очень приятное. Действительно, почему бы вам его не импортировать?
— В таком случае расскажите о себе, — попросил Осборн, добавляя шампанского в бокал Аркадия.
— Уж здесь-то есть о чем рассказать, — с жаром подхватил Аркадий, залпом осушив бокал. — Знали бы вы моих родителей! А дедушки и бабушки! В школе замечательные учителя и надежные товарищи. А теперь… О каждом из моих сослуживцев можно книгу написать.
— Бывает ли, что вы делитесь своими неудачами? — улыбка Осборна соперничала с блеском его мундштука.
— Лично у меня, — ответил Аркадий, — неудач не было.
Он снял с шеи полотенце и бросил его поверх полотенца Осборна. Американец посмотрел на синяк.
— Попал в аварию, — сказал Аркадий. — Что только ни пробовал — и грелки, и кварц, но нет ничего лучше серных ванн — рассасывает моментально. Врачи наговорят с три короба, а старые средства все-таки лучше всего. Кстати, социалистическая криминалистика — это такая область, где величайшие достижения…
— Уж коли вы вернулись к этой теме, — вставил Осборн, — какое дело у вас было самое интересное?
— Наверное, хотите услышать о трупах в Парке Горького? Разрешите? — Аркадий щелчком выбил сигарету из пачки Осборна и прикурил от зажигалки, любуясь голубым камнем. Самый лучший лазурит добывают в Сибири, но Аркадию никогда раньше не доводилось его видеть. — В печати, правда, об этом не было, — выдохнул дым Аркадий, — но я допускаю, что такое необычное дело — хорошая пища для слухов. Особенно, — он шутливо погрозил пальцем, как учитель нашалившему школьнику, — среди иностранцев, не так ли?
Нельзя было понять, произвели ли его слова какое-либо впечатление на собеседника. Осборн невозмутимо откинулся на спинку дивана.
— Я не слыхал об этом деле, — сказал Осборн, когда молчание слишком затянулось.
Влетел Евгений Мендель и сообщил, что звонков не было. Аркадий тотчас поднялся, рассыпался в извинениях, что так долго засиделся, и стал благодарить за гостеприимство и за шампанское. Он подхватил полотенце Осборна и повязал вокруг шеи.
Осборн смотрел отрешенно, будто ничего не слыша, но, когда Аркадий был уже у перегородки, вдруг спросил:
— А кто ваш начальник? Кто у вас старший следователь?
— Старший следователь — я, — на прощание Аркадий одарил Осборна вежливой улыбкой.
Выйдя к бассейну, он почувствовал, что совершенно измотан. Откуда-то вынырнул Ямской.
— Надеюсь, я не ошибся, когда говорил, что Мендель с вашим отцом были друзьями, — сказал он. — И не придавайте большого значения вронскизму. Обещаю вам полную поддержку в проведении расследования.
Аркадий оделся и вышел на улицу. Дождь сменился туманом. В лаборатории у полковника Людина на Петровке было тепло. Он передал Людину мокрое полотенце Осборна.
— Ваши ребята весь день вас разыскивают, — сказал полковник.
Полотенце отправили на экспертизу.
Аркадий позвонил в «Украину». Трубку снял Паша. Он с гордостью объявил, что они с Фетом подключились к телефону Голодкина и слышали, как кто-то назначил ему встречу в Парке Горького. По мнению Паши, собеседником Голодкина был американец или эстонец.
— Кто же все-таки — американец или эстонец?
— Знаете, он очень хорошо говорил по-русски, но как-то не так.
— Во всяком случае, Паша, за вами нарушение тайны телефонных разговоров, статьи 12 и 134.
— Так мы же слушали пленки…
— Это пленки КГБ! — на другом конце провода обиженно замолчали, и Аркадий примирительно бросил:
— Ладно уж!
— Я же не теоретик вроде вас, — ответил Паша. — Чтобы знать, что законно, а что незаконно, нужна большая голова.
— Ладно. Значит, ты остался в номере, а Фет отправился следить за встречей. Фотоаппарат он взял? — спросил Аркадий.
— Из-за него он и опоздал, долго искал. Упустил он их. Обегал весь парк, но нигде их не нашел.
— Ну, ничего, у нас хотя бы есть возможность по вашей пленке сопоставить…
— Какая пленка?
— Паша, как же так? Нарушил закон, подключившись к телефону Голодкина, и не подумал о том, чтобы записать разговор?
— Так уж вышло…
Аркадий бросил трубку.
Людин в другом конце лаборатории щелкнул языком.
