Мотор продержался на тридцать секунд дольше, чем изначально прогнозировал вычислитель.
— Глуши! — скомандовал я, как только отметка двигателя замигала красным.
Пожара удалось избежать, но теперь мы теряли высоту еще быстрее, а на два оставшихся двигателя увеличилась нагрузка.
Внизу замелькали вспышки и небо расчертили нити трассеров — ЛАГГи вступили в бой с немецкими зенитчиками. Возможно, немцы и не стали бы тратить дефицитные боеприпасы на явно поврежденный и не представляющий для них угрозы ТБ-7, но проверять это мне совершенно не хотелось. Теперь же наши истребители не оставили противнику выбора.
Когда мы, наконец, покинули опасную зону, нас догнали только два ЛАГГа. Третий, сильно дымя поврежденным двигателем, уходил над самой землей на северо-восток.
До фронта мы доползли на высоте полтора километра. Оба оставшихся двигателя к этому моменту уже еле тянули и были готовы в любой момент вспыхнуть от перегрева. С земли по нам не стреляли. Видимо, с боеприпасами у немцев дела действительно обстояли далеко не лучшим образом. Тем не менее, все пять истребителей эскорта снизились и прошли над окопами противника, экономно постреливая из пулеметов. Боезапас они берегли, но стремились отвлечь внимание немцев от сопровождаемого бомбардировщика.
Мы уже летели над территорией, занятой войсками Западного фронта. Тянуть дальше не имело никакого смысла.
— Капитан, посадку я запрещаю. Прикажите экипажу покинуть самолет.
Пару секунд в наушниках переговорного устройства я слышал только легкий шорох помех. Честно говоря, я ждал возражений, но, видимо, Пусэп все понимал не хуже меня.
— Есть! — наконец, ответил капитан. В его голосе отчетливо слышалась горечь и нежелание бросать дорогую и во многом уникальную машину, еще летящую и сохраняющую остатки управляемости. Советские летчики были приучены до последнего спасать самолеты, даже рискуя собственной жизнью, и выполнить мой приказ командиру экипажа оказалось непросто.
В морозном подмосковном небе раскрылись восемь куполов из белого парашютного шелка. Меня удачно развернуло порывом ветра, и я успел увидеть, как, постепенно снижаясь, удаляется покинутый экипажем ТБ-7. Эскорт оставил обреченную машину и теперь контролировал небо вокруг медленно опускающихся парашютистов.
Я прекрасно понимал, что решение покинуть самолет было единственно верным, но наблюдать, как отлично послужившая мне боевая машина одиноко продолжает свой последний полет было грустно. Думаю, остальные члены экипажа покинутого самолета испытывали схожие чувства. Словно отметая последние сомнения людей и давая им знак, что они все сделали правильно, ярким костром полыхнул один из еще работавших двигателей тяжелого бомбардировщика. «Крейсер» плавно завалился на левое крыло и устремился к земле, объятый все разгорающимся пламенем.
* * *
До Москвы я добрался только к середине дня. Обстоятельства нашего появления сильно впечатлили командира дивизии, в полосе обороны которой мы опустились на парашютах, так что вопросов к нам почти не возникло, а вот связь с генералом Жуковым через штабы корпуса и армии как раз организовалась почти мгновенно.
— Подполковник, вы как всегда в своем репертуаре, — хмыкнул Георгий Константинович, выслушав мой краткий доклад по телефону. — У меня тут уже целая делегация от товарища Берии вас дожидается. Передайте трубку комдиву, я объясню ему, что с вами делать.
Через двадцать минут я уже трясся по скверной дороге в кабине хорошо знакомого мне бронеавтомобиля БА-10, двигавшегося на восток в сопровождении пары легких танков и взвода бойцов НКВД на двух грузовиках. Сверху колонну прикрывали тройки истребителей, сменяя друг друга каждые двадцать минут. Похоже, к хранящейся в моей голове информации о результатах воздушной разведки командование РККА отнеслось со всей серьезностью и жаждало довезти меня до Москвы живым.
Дивизионный особист, решивший сопровождать неожиданного гостя лично и занявший в броневике место башенного стрелка, с самого начала поглядывал на меня со смесью подозрения и непонимания. Столь бурный интерес высокого начальства к странному молодому подполковнику, в прямом смысле свалившемуся с неба, вызывал у него разрыв шаблона. Когда же над колонной появилась авиация, явно выделенная из скудных резервов фронта для защиты моей скромной персоны от возможных неприятностей, его взгляд стал совсем уж шальным, но в силу специфики службы никаких вопросов особист задавать не стал.
Часа через полтора нас встретил отряд под командованием Судоплатова, и дальше я уже ехал в хорошо знакомой компании. Заезжать на Лубянку мы не стали. Бывший начальник отвез меня сразу в небольшой особняк на улице Кирова, где размещался генштаб и проводились заседания Ставки Верховного Главнокомандования.
Шапошников встретил меня в своем кабинете и, выслушав формальный доклад, произнес с легкой усмешкой:
— Подполковник, ваше обращение с тяжелыми бомбардировщиками дальней авиации начинает вызывать у меня беспокойство. Почему-то я совершенно не удивлен, узнав каким именно образом вы вернулись из очередного рейда.
— У нас очень сильный и хитрый противник, товарищ маршал, — ответил я без улыбки, — Скажу честно, в этот раз они были очень близки к успеху.
— Тем не менее, несмотря на всю их изощренную хитрость, вы здесь и даже не ранены, — задумчиво произнес Шапошников. — Я опять оказался прав, считая ваш вылет авантюрой, и опять ошибся, опасаясь, что он может стать для вас последним.
— Возможно, мне опять повезло.
— Везение не может быть бесконечным, — с сомнением качнул головой начальник генштаба. — Впрочем, это все лирика. Докладывайте, товарищ Нагулин. Времени у нас мало — тридцатая армия с большим трудом сдерживает атаки танковых дивизий Клейста. Доставленные вами гранатометы пришлись там весьма кстати.
На столе уже была разложена карта и все необходимые принадлежности для нанесения на нее разведданных. Минут десять я в быстром темпе вычерчивал цветными карандашами отметки позиций тяжелой артиллерии, крупные склады и районы сосредоточения войск противника, сопровождая каждый значок краткими комментариями.
— Штабы, полевые аэродромы, корпусные и дивизионные слады боеприпасов… Вы не перестаете меня удивлять, товарищ Нагулин.
Я молча смотрел на Шапошникова. В эту игру мы с маршалом играли уже не в первый раз. Он прекрасно знал, что ничего нового о моих способностях и возможностях в ответ не услышит, но счел нужным еще раз обозначить, что хотел бы знать об этом больше.
— Товарищ маршал, теперь, имея новые данные, я готов озвучить предложения по использованию отдельного полка «Катюш», вооруженного термитными снарядами, и бомбардировщиков с бомбами объемного взрыва. Разрешите доложить?
— Слушаю вас, подполковник, — возможно я ошибся, но мне показалось, что Шапошников с трудом подавил тяжелый вздох.
— Начну с полка БМ-13. Похоже, для термитных снарядов появилась весьма перспективная цель, выявить которую мне удалось почти случайно. Наш маршрут пролегал над Московским котлом, и то, что я там увидел, однозначно говорит о подготовке немцами прорыва. Поняв, что помощи извне в ближайшее время не будет, генерал Роммель принял решение
