class="p1">— Это вряд ли.
— Вряд ли что?
— Вряд ли ты поймёшь. По крайней мере сейчас.
И пошёл в прихожую, а я поплелась за ним.
К нему невероятно сложно найти подход, он закрыт, как самая прочная ракушка. И наверное, впервые в своей жизни я хотела раскрыть кого-то настолько сильно. Абсолютно чужого человека. По сути, моего врага, но почему-то врагом я его не ощущала, как и не считала, что он психопат.
Я понимала, что тут всё гораздо, гораздо глубже, только вот делиться он никак не хотел.
— Я никому не расскажу, если ты боишься этого. Честно.
Он поднял на меня усталый взгляд и вдруг улыбнулся.
— Я не боюсь, это не секрет для твоего отца.
— Значит, я всё равно рано или поздно всё узнаю – не от тебя, так от него?
— Зависит от того, как он тебе всё преподнесёт.
— Тогда я вообще ничего не понимаю, — я села рядом с ним на жёсткий диван и почувствовала, как он напрягся. Не диван, конечно, Найк. Который и не Найк вовсе. Дурдом.
Мы посидели какое-то время молча бок о бок, слишком близко для положения “похититель-жертва”. Хотя жертвой я себя не чувствовала.
А потом он повернул ко мне голову:
— Зачем ты брала мой телефон?
В его голосе не было зла или претензий. Это действительно был просто вопрос ради ответа. И я решила не врать.
— Хотела позвонить папе.
— Не веришь мне всё-таки.
— Так ты же ничего не рассказываешь!
— Если бы ты до него дозвонилась, он бы сказал тебе всё что угодно, но точно не правду. Собственно, поэтому ты до сих пор здесь – он боится, что правда станет достоянием общественности.
— Я так понимаю, о конкретике тебя просить бесполезно?
— Вот видишь, ну какая же ты дура? — и снова улыбнулся. Слишком мягко и тепло. И глаза у него были добрые, только грустные.
Под гнётом его внимательного взгляда мне не было неуютно, скорее я отчего-то вдруг разволновалась, поэтому поспешила перевести тему.
— А почему телефон такой странный? У него даже экран не сенсорный. По-моему, такие раньше были, сто лет назад, — ну и как же не поддеть: — Ты настолько бедный?
Он пару раз удивлённо моргнул, потом улыбка из обычной переросла в широкую, а затем и вовсе превратилась в смех.
— Это не обычный телефон, мажорка.
— Спутниковый, что ли?
— Ну типа того.
— А чей это дом?
— Мой.
— Твой? То есть… — я осмотрела помещение новым взглядом, будто увидела впервые. — То есть ты тут живёшь?
— Нет, конечно. Я купил его несколько месяцев назад.
— Зачем?
В душу вгрызся смутный червяк подозрений. Найк молчал, чем подпитывал мою догадку всё больше и больше.
— Ты готовился, да? К моему похищению готовился! Всё предусмотрел! Место, время, убежище, скрытое от посторонних глаз непролазным лесом. А ещё у тебя есть оружие, и ты можешь пристрелить меня в два счёта, если захочешь! Ты чокнутый, Найк, ты знаешь это?!
— Я уже объяснял, что это была вынужденная мера. Я не сделаю тебе ничего плохого, отпущу и сдамся, как только получу от твоего отца нужное признание.
— Признание в чём? — я уже практически кричала. — Ты только путаешь меня, с каждым днём всё больше и больше. Я устала! И хочу домой! Мне надоело это всё. Я просто… просто хочу домой.
Я не ожидала от себя такой реакции, не хотела и не планировала, но всё-таки заплакала. Сидела и рыдала, размазывая по щекам позорные слёзы бессилия.
— Отпусти меня, пожалуйста, — подняла на него зарёванное лицо. — Обещаю, что не выдам тебя. Ну хочешь, я сама попрошу отца сказать то, что тебе нужно? У меня получится, обещаю. Я точно знаю все его болевые точки. Только отпусти.
Кажется, он не ожидал такой моей реакции. В его чёрных глазах плескалось что-то похожее на растерянность и даже вину.
— Тебе настолько здесь плохо? Я тебя как-то обижаю?
— Нет. Я просто очень устала. Ты ничего мне не говоришь, и я ощущаю себя запертым в клетку хомяком. Разменной монетой. И самое противное – чувство тотального бессилия. Когда ты ничего не можешь сделать. Совсем ничего!
— Я уже сказал, что это была вынужденная мера. Мне самому неприятно. Думаешь, мне доставляет удовольствие держать тебя в неволе?! Нет! И я хочу отпустить тебя, но не могу! Иначе всё это окажется зря! Твоё нахождение здесь, мой приезд в этот город. Несколько месяцев работы – всё коту под хвост! Пожалуйста, потерпи ещё чуть-чуть, мажорка, — он протянул руку и вытер большим пальцем с моих щёк слёзы. — Ну не плачь, пожалуйста.
Его взгляд блуждал по моему лицу, исследуя каждую черту. А я рассматривала его лицо. Ещё совсем недавно чужое и даже пугающее, а теперь… всё изменилось. Я препираюсь с ним, торгуюсь, пытаюсь обмануть, но понимаю, что в глубине души рада видеть его, выходя по утрам из своей душной комнаты. Он словно неисследованная галактика, он совсем не то, что мне нужно, он враг, он преступник! Но…
— Поцелуй меня, Найк, — всхлипнув, я опустила взгляд на его губы.
Я думала, что он высмеет меня или вообще пошлёт, но он не стал этого делать. Он просто переместил ладонь на мой затылок и поцеловал.
По-взрослому, без суетливого напора и не озвученного призыва к чему-то большему. Не быстро и не медленно, не стараясь показать свою самость, но и не сдерживая в себе себя настоящего.
Поцелуй взрослого мужчины, от которого у меня перехватило дыхание. Впервые в жизни от какого-то обычного, казалось бы, поцелуя.
Я закрыла глаза и в буквальном смысле поплыла. И мне стало совсем всё равно, где я, что я заложница, что где-то там, в той, прошлой моей жизни, кто-то волнуется обо мне и ищет.
Совершенно не думая о том, что делаю, я, не разрывая поцелуя, забралась к нему на колени и обняла ногами его поясницу, а руками – плечи. Какое-то время мы целовались относительно спокойно, но потом что-то переменилось: его дыхание стало глубже, ладони, прежде поглаживающие мою спину, съехали с поясницы на бёдра, плавно заскользили к коленям и потом обратно – целенаправленно уже под подол длинной футболки оверсайз.
У меня никогда не было ничего серьёзнее поцелуев, но интуитивно я понимала, почему с
