своих целей.
Я ясно пыталась дать понять другу, что моя личная жизнь не будет ограничиваться затворничеством в поместье Россини. Я хотела, чтобы он понял меня, как делал это раньше. Я хотела, чтобы мужчина меня поддержал. В конце концов, я же не лезла к ним с моей матерью в кровать!
— Не так должен быть твой первый раз, — прошептал он и, я почувствовала горький осадок его слов.
— Может быть, ты хочешь быть первым? — Зачем я это только сказала? Как я могла вообще ляпнуть такое другу. Я ожидала услышать гневную тираду от него, но его ответ меня обескуражил.
— Может быть, и хочу.
Я отшатнулась от него, словно обожглась. Мне хотелось натереть с мылом уши, чтобы они перестали слушать весь этот бред. Я не могла поверить в услышанное. Я ему была, как сестра, как Моника, черт возьми! Он встречался с моей мамой! Это бесчестно и отвратительно!
Я пятилась спиной к двери, и ухватившись за ручку, я выплюнула слова, которые больно ранили не только моего друга, но и меня.
— Ты больше никогда не прикоснешься ко мне, Хосе. Ни сейчас, ни когда-либо потом. Я не хочу тебя видеть.
— Андреа, — его голос, полны сожаления и боли заполнил тренажерный зал. Я сглотнула и выпрямилась.
— Стефано спал на диване, если тебя это утешит. Я думала, ты беспокоишься обо мне, как брат, в конце концов, как друг, а ты просто лелеял свою ревность.
— Мне очень жаль, Андреа, — он сделал шаг ко мне, но я выставила руку, чувствуя, как по щекам начинают литься слезы. Я даже не пыталась их смахнуть.
— Не приближайся больше ко мне, Хосе. Больше никогда.
Я вышла из комнаты, оставляя растерянного мужчину на съедение собственного чувства вины. Я должна была закончить это еще раньше. Он взрослый мужчина, работающий на моего отца, он был мне другом, которого я всегда хотела. Но я забыла самое важное: красивы молодой мужчина и молодая девушка, проводящие много времени вместе, не могут удержаться от соблазна. Один из них обязательно поддаться чувствам и рано или поздно это всплывет наружу. Очень жаль, что это не взаимно. И очень больно, что я потеряла друга.
Моника сидела на кухне. Она включила лишь одну лампу от торшера, от чего в помещении царил полумрак. Она ждала нас и что-то мне подсказывает, что она знала, о чем шел наш разговор. Я налила стакан воды и села рядом с ней. Её глаза были опущены, а руки нервно теребили скатерть.
— Подслушивала? — спросила я, и девушка вздрогнула. По-видимому, она даже не заметила моего появления. Она подняла свои глаза на меня, пару раз моргнула и виновато кинула, вернувшись в прежнее положение. Мне стало её жаль. — Ты знала?
— Теперь и меня ты не хочешь видеть?
— Значит, знала. — Горько произнесла я и высушила стакан с жидкостью. — И как давно?
— Я заметила неладное с братом совсем недавно. — Она все еще не смотрела на меня, и я прекрасно понимала почему. — Он стал реже улыбаться, а когда речь заходила о тебе, он просто вскакивал и уходил. Я думала, что он просто нервничает из-за разлуки с тобой. Как я, понимаешь? Но все оказалось куда глубже.
Вдруг она подняла свои глаза, в точности такие же как у её брата, на меня, схватила меня за руку и запричитала, словно умалишённая.
— Андреа, прости его! Пожалуйста! Он не виноват в том, что запутался в себе и своих чувствах!
Я отдернула её руку и поднялась. Этого мне еще только не хватало, чтобы моя подруга извинялась за своего взрослого братца. Я смерила её недовольным взглядом и услышала шаги за спиной. Обернувшись, я встретилась с опечаленными зелеными глазами Хосе. Злость забурлила во мне, и я была готова вытолкать его полуголым на улицу, но я не могла. Даже сквозь обиду и разочарование в этом человеке, я все еще питала к нему сильную симпатию и уважала его. В отличие, от него самого.
— Я неясно выразилась? — Холодный как сталь голос пронзил воздух, разрезая его. Хосе поморщился.
— Я пришел за Моникой.
— Уходи.
— Андреа, — пискнула подруга, но тот же умолкла. Она вынула из-под себя рубашку Хосе и протянула ему, выталкивая его в коридор. Мужчина же продолжал буравить меня взглядом. — Пошли уже.
Напряжение, что витало в воздухе в его присутствии никуда не исчезло и после ухода друзей. Я, словно на иголка, не могла ни сидеть, ни стоять спокойно. Мои руки уже в кровь разодрали запястья. Слезы душили меня, тело не слушалось. Я забежала к себе в комнату и рухнула на кровать. Заметив опустошенную коробку с мороженым на полу, я вскочила, открыла окно и выбросила его на улицу, слыша тихий глухой звук падения.
Я взглянула на часы. Оставалось еще два часа до закрытия приюта. Недолго думая, я схватила сумку, вызвала себе такси и уехала на другой конец города на встречу со своей преданной Хрум-Хрум. Я хотела выплакать все наболевшее, высказаться ей, пусть даже если она мне ничего и не ответит.
Сторожем приюта оказался милый старичок в потрепанной кепке, зеленом вязаном жилете и с очень длинными носами ботинками. Он носил круглые маленькие очки, которые за пять минут наше беседы он протирал раз двадцать, и имел очень добрую улыбку. Он часто улыбался. Это можно было понять по его углубленным морщинкам в верхних уголках глаз. Его звали Джордж, и он был эмигрантом из Огайо.
Дедуля впустил меня без лишних препирательств. Я рассказала ему свою слезливую историю о теплокровной, о том, откуда она родом, как мы перевозили её из Америки, и услышав родную страну, он расплылся в широкой улыбке и разрешил мне навещать её каждый день. Правда, это улыбка быстра померкла, когда он вспомнил о том, что на неё нашлись покупатели. Очень богатые люди.
— Жене этого мужчины так понравилась твоя лошадка, дочка, что она перепугала своим визгом все стойло. Я надеялся, что её там и затопчут.
Я рассмеялась, а дедушка, почесав подбородок, продолжил дальше.
— А мужчине этому было совсем не до жены, и уж тем более не до лошади. Занятой какой-то, наверное. Все по телефону разговаривал и хмурился. Ой, девочка, совсем забыл. Они сейчас там, так что, может, подождешь, пока уйдут и побеседуешь со своей морковкой?
— Морковкой? — Я усмехнулась. — Почему же я раньше не догадалась так назвать её?
— Эта лошадка так сладко хрустит ей, что у самого иной раз в животе урчать начинает. — Засмеялся сторож. — Ладно, если не хочешь
