прельстило
ослепленный совет.
Взойдя звездой путеводной,
копейщиков сам он вел,
и реял в пыли походной
волос его ореол,
которому тесно в шлеме,
но, повелевая всеми,
на волосы был он зол:
одежд они тяжелее.
Полагалась пощада,
согласно царской воле,
красавцу в его крамоле,
но где для него преграда?
Он во власти разлада —
без шлема мясник для стада:
рать под угрозой вся.
В урочище скрылся диком,
где его выдали криком:
проливший столько крови,
он поднял надменно брови,
на теревинфе вися.
Был Иоав суров.
Висевшего под небесами,
запутавшегося волосами
увидел как зверолов,
и мчавшиеся лесами
с ним покончили сами,
стройного заколов.
Эсфирь
Семь дней старались расчесать служанки
ей волосы, чтоб вычесать останки
напастей, от которых тяжело;
несли на воздух это в спешке рьяной,
вкушали сами прах с приправой пряной,
шли дни за днями, а потом пришло
ей время в нарушение запрета,
как мертвая с того приходит света,
туда пойти, преодолев боязнь
и опершись на дам своих придворных,
к нему, карающему непокорных.
Но так сиял он, что воспламеняло
сияние рубин в ее венце,
ее среди рабынь переполняло
блистающее на его лице
величие, в котором власть видна,
а между тем она попала в плен
тех малахитово-зеленых стен,
где гибель ждет. Не думала она,
что будет между столькими камнями
идти, отягощенная огнями
желаний царских, и, едва жива,
узрела, как в тумане, турмалин
престола, на котором властелин,
весь вещь и весь — подобье божества.
Прислужница, к ней льнувшая законно,
терявшую сознанье поддержала,
и казни та не только избежала:
ее коснулся скипетр благосклонно.
Прокаженный король
Когда проказа у него на лбу
из-под короны проступила явно,
ее как власть он принял, как судьбу,
тогда как те, кто льнул к нему недавно,
соприкасаться избегали с ним,
а государь в спеленутом величье
убийцу счел бы вестником благим,
всеобщим трепетом храним,
так всех страшило новое отличье,
передающееся и другим.
Легенда о трех живых и трех мертвых
На соколиной охоте сперва
тешились три храбреца;
был пир в продолжение торжества,
но старик показал им вместо дворца
склеп, где три мертвеца,
и сразу трупная вонь заползла
в ноздри, в глазницы, в рот,
поскольку давно лежали тела,
и смерть безжалостна к ним была:
отвратный общий исход.
Охотникам было стоять нелегко;
казалось, их душат ремни.
Старик прошипел: они далеко,
но сквозь игольное ушко —
нет! не прошли они.
На ощупь жег еще этот мир,
но мир повеял иной,
и всех троих, покинувших пир,
пот прошиб ледяной.
Король Мюнстера
Остриженный, на троне
король держался едва;
мала была короне
ушастая голова,
в которой кричала злоба
голодных толп вдалеке,
причина его озноба;
на собственной правой руке,
в движениях не свободен,
сидел, унимая дрожь,
еще в государи годен,
для брачной ночи не гож.
Танец мертвых
Оркестр ни к чему танцорам:
сами кружатся роем.
Каждый кажется хором,
как будто в нем совы с воем,
и отдает перегноем
лучший для них душок.
Подобны пары опорам,
раскачиваемым волнами;
ребрами-галунами
льнет к дамам один из них,
пустым щеголяя взором,
сорвать, как жених, готов
покрывало с черницы,
которая вне гробницы —
свеча для белой страницы:
без букв ее часослов.
Танцу никто не рад,
наряд у них неудобный,
им жарко, а пот загробный
жалит им лоб и зад,
жабо пропитав и жилеты;
они раздеться не прочь,
младенцы или скелеты,
но танца не превозмочь.
Страшный суд
В ужасе, владеющем тенями,
своего не помнящими роста,
схваченные охрою погоста,
пленены своими простынями,
в терпеливом ожиданьи кротки;
ангелы летают к ним под крышки,
чтоб сухие маслить сковородки,
и при этом класть им всем под мышки
то, что в суете не осквернилось
в продолженье жизненного срока,
чье тепло отчасти сохранилось
и остынет в будущем едва ли,
чтоб с того или с другого бока
их потрогал Бог, чтобы вставали.
Искушение
Уязвлял он плоть себе, но тщетно;
в похоти клокочущей плодясь,
множились его грехи несметно;
выл их выводок, родясь
преждевременно, чтобы на встречных
покоситься, будто не способно
злобно изучать их и подробно
полчище ущербных и увечных.
У грехов уже рождались внуки,
отпрыски блудливые в ночи,
и тянулись к ручкам кружек руки,
ощутив нечистые лучи;
опьяняли адские врачи,
пробуждая чарами науки
в бедрах бреда чувственные муки,
чтоб объятья были горячи.
Истомленный дьявольской игрой,
ангела призвал святой с высот,
а когда явился тот,
затаил внутри святого рой
бесобестий пагубную прыть,
но, годами мучаясь от жара,
взгонкою из рыбного отвара
Бога смутно чаял он добыть.
Алхимик
