непостоянному свету все больше и больше. Если бы я мог отколоть от себя хотя бы малую частицу, наделенную собственным рассудком и мировоззрением, она бы сразу же посоветовала мне выбросить все из головы и идти дальше не оглядываясь, но я совсем не привык менять одни вещи на другие с чувством, как будто это одно и то же, поэтому шел, но и оглядывался постоянно — видимо, юная жрица смерти успела впрыснуть в меня что-то воистину невозможное, требующее постоянной подпитки. Однако чем дальше я шел по давно истоптанным в крошку рельсам, тем спокойнее было оборачиваться. Подруг я ни в чем не винил — возможно, они успели понять, что жизнь скоротечнее, чем им казалось. Сердце в груди билось без чужой помощи, само по себе.
Как-то раз юная жрица смерти явилась мне во сне. Сон был густым, но мимолетным. Юная жрица смерти восседала посреди залитой блеклым светом комнаты и осуждающе взирала на меня. Я смотрел на нее, не совсем понимая, истинным было ее осуждение или допущенным шалости ради. Потом она захотела узнать, почему я считаю, что нам стоит встретиться хотя бы еще раз. Я стал что-то ей объяснять, и сон оборвался сам по себе. Проснувшись, я уставился в заботливо обступившую меня предрассветную тьму. Отголоски сна растворялись внутри меня, затекая в каналы, по которым когда-то уже что-то текло.
Закрыв глаза, я снова увидел юную жрицу смерти, но уже лежащую в кровати и тоже что-то видящую во сне, вокруг ее сомкнутых век уже не было никаких лучей. Улыбнувшись, я пожелал ей встретить как можно больше людей, чьи портреты ей никогда не захочется нарисовать.
Пелена рассеялась. Я сидел на полу, глядя на лампочку, светящую под потолком. На мгновение мне привиделись лучи, которыми лампочка ощетинилась в разные стороны, стремясь пронзить пространство и осветить вселенную насквозь. На самом деле никаких лучей, конечно же, не было, если и были, то невидимые и подневольные. В голове не шумело, перед глазами ничего не прыгало. Человек в свитере стоял передо мной прямо и твердо, ассистенты замерли за его спиной. Я медленно поднял голову и посмотрел человеку в свитере в глаза. Человек в свитере как будто чего-то не понял.
— И хули? — спросил он немного раздраженно, понимая, что что-то не так. Я смотрел на него, ни о чем не думая. А потом понял, в чем было дело. И человек в свитере, глядя на меня, похоже, тоже что-то понял.
— И все? — спросил он снова. Я опять виновато улыбнулся — говорить пока что не хотелось, где-то внутри еще горело недавно увиденное, только в этот раз никуда не пропавшее. Лицо человека в свитере выдало мне всё без всяких объяснений — он не увидел и не услышал ничего, даже ничего не почувствовал. Я погрузился в свой сокровенный водоворот и вышел из него, а ему с его ассистентами ничего не досталось. Судя по виду ассистентов, их такой ход событий вполне устраивал, им явно не хотелось больше ложиться на пол или хвататься за шкафы и дверные ручки, но человек в свитере благодарности за безобидный исход как будто не испытывал. Я даже заподозрил, что человек в свитере хотел проглотить последнюю горсть вместо меня, но побоялся себе в этом признаться. Человек в свитере немного сузил глаза.
— Ты специально так сделал?
Я пожал плечами, поскольку и сам не понимал, специально или случайно. Быть может, во мне и правда было что-то, принадлежавшее мне одному, что я не смог бы ни до кого донести, даже если бы сильно хотел. Человек в свитере зачем-то попросил подать ему пустой ларец. Когда жестяная шкатулка оказалась в его руках, он стал вертеть ее, рассматривая с разных сторон, словно гадая, что было бы, прими я одну-единственную пилюлю, предложенную мне в самом начале, или подели мы с ним содержимое ларца пополам. Пустая жестяная шкатулка податливо и безразлично вертелась в его руках, не давая никаких ответов. Ничего не решив или просто не поделившись со мной соображениями в отместку, человек в свитере вернул ларец темноволосому ассистенту, тот положил его на стол. Я повернул голову вбок, решив, что мне можно. Фанерный лист по-прежнему наглухо закрывал зарешеченное окно снаружи, никакого просвета я не увидел. Человек в свитере достал из кармана свой маленький черный телефон с совсем крошечным экраном и допотопными кнопками. В этот момент он сильно напомнил мне пенсионера, не решившегося освоить более продвинутую технику. Я не удержался и прыснул. Человек в свитере осторожно поднял голову и очень внимательно на меня посмотрел. Я не понял, лишнее действие я совершил или было уже все равно, ведь я помнил об условиях нашего с человеком в свитере уговора, беспрекословно выполненного с моей стороны.
Человек в свитере убрал телефон обратно, так ничего с ним и не сделав, наклонился и ударил меня, удар пришелся куда-то в бровь и переносицу. Я не поверил, что переданная мне посредством удара энергия хранилась в мышцах человека, совсем не внушительных с виду, если его свитер, конечно, не врал. Покосившись, я опрокинулся было набок, но моя правая рука против моей воли зачем-то уперлась в пол, и я остался в каком-то промежуточном положении, похожий на брошенный кем-то трафарет. Человек в свитере не наклонился ко мне повторно, поэтому я видел только его ноги и тело без головы. Ассистенты стояли на своих местах, но их лица немного изменились, в лучшую для человека в свитере сторону. Убедившись, что я уже не хочу смотреть на его жалкий рабочий аппарат, человек в свитере вынул телефон снова и набрал чей-то совсем небольшой номер. Когда ему ответили, человек в свитере не стал ничего говорить. Собеседник на том конце, очевидно, о чем-то догадался и произнес какое-то странное слово, которое как будто состояло не из букв, а из цифр или из каких-нибудь наскальных рисунков, хотя, быть может, это просто мой слух после удара отказался исправно мне служить. Человек в свитере убрал телефон обратно в карман. Ассистенты человека в свитере вдруг уверенно шагнули ко мне, бритый взял меня за обе руки, низкий с темными волосами зашел куда-то за спину. Человек в свитере, по-прежнему ничего не говоря, подошел к двери и отворил ее. Я ничего не понимал до той поры, пока бритый ассистент не дернул меня за руки и не поволок по полу. Впечатление было странным: я чувствовал, что могу идти сам, но меня милосердно тащили как неодушевленный объект. Человек
