же у нас вечный правдолюбец, борец. А ей снова — сгинь! Исчезни! Ну? Что бы ты делал на моем месте? Что?
— Не знаю, — честно признался Веселов.
— А я знаю! Вот… вот… вот…
Он собрал в охапку несколько валявшихся на полу папок, подбежал к догоравшей печке и стал запихивать их в топку. Получилось не сразу. Да еще и Веселов пытался помешать. Голованов оттолкнул его и продолжал засовывать в печку какие-то блокноты и скомканные чертежи. Несколько листов загорелись. Тогда Веселов отшвырнул Голованова от печки и стал выхватывать из огня горящие бумаги и начавшие уже коробиться папки. Потом стал затаптывать огонь.
— Не трогай! Пусть горит! — закричал Голованов.
Напуганный происходящим и криками Бабушкин в испуге забился было в угол, бормоча:
— Не надо, не надо…
А когда увидел, что Голованов сорвал висевшее на стене у входа ружье, скатился с нар и выскользнул за дверь.
Закричала Наташа, увидев ружье в руках у Голованова:
— Павел! Не смей!
— Не бойся, не выстрелит, — попытался успокоить ее Веселов. — Такие, как он не стреляют. Он же трус… Трус!
— А ты посиди здесь два года! Один! Никому не нужный! Фальшивый! Бессмысленный!
Неожиданно для себя самого он выстрелил. Жалобна звякнула и рассыпалась висевшая на стене старенькая гитара. Зачем-то пригнулся Веселов. Прижав, чтобы не закричать ко рту ладонь, опустилась на ступеньку лестницы Наташа. Подошел прикрыть неплотно прикрытую Бабушкиным дверь, стоявший до этого на пороге своей каморки Старик. Голованов отбросил на нары ружье, сел, обхватив голову руками.
— Простите дурака. Нервы не выдержали… У кого бы они тут выдержали. Седые волосы появились, бессонница, почки барахлят… На людей тяжело смотреть стало, словно они в чем-то виноваты передо мной. Ты еще приехала доказывать, что моя работа яйца выеденного не стоит. Хрен с ним, думаю. Пусть все идет, как шло. Значит так надо.
— Кому? — спросил Веселов.
— Не знаю. Кому-то. Может, надо через это зло, через эти нелепости пройти? Чтобы стать лучше… Задуматься, заплакать, локти кусать… А зачем еще? Зачем?
Старик приоткрыл дверь прислушался. Заезжую наполнили звуки весны и воды.
— Вода пошла… Не поспели.
* * *
Машина натужно взревывала, всползая на узкую прибрежную косу, которую намыло за Гребенкой перед крутым поворотом на север. За поворотом начиналась Труба. Кодкин притормозил, повернулся к Зарубину.
— Ну что, начальник? Ползли на карачках, теперь бегом рвать надо. Не проскочим — хана. Свернуть тут некуда. Труба она и в Африке труба. Рискнем? Не сыграешь труса?
— Начальник тут ты, Николай, а не я. Полагаюсь на твой опыт. Да еще бы везухи немного. Бояться потом будем, когда все это позади окажется.
Приоткрыл дверку кабины, посмотрел назад на пройденное пространство реки. Прислушался.
— Ничего не кажется? — тоже прислушиваясь спросил Кодкин.
— Ветер поменял. Шум какой-то…
— Вода пошла, — понял Кодкин. — Рвем! Помирать, — так с музыкой! Только бы не сдуреть с перепугу…
Машина довольно быстро проскочила косу и сползла на совершенно гладкий лед, открывшийся за поворотом.
— Тут снега сроду не бывает, — прокричал Кодкин, полностью выжимая газ. — Все ветром сносит. Даже наледи под каток выглаживает. Если не занесет, может, и поспеем. Не поспеем, на стенку полезем. Будем отсиживаться.
— Жми! Некогда отсиживаться.
Скалы по обоим берегам действительно напоминали совершенно отвесные гладкие стены. Не разглядеть ни уступа, ни разлома, ни осыпей, которые нередко сползают с подобных скальных прижимов. Здесь их почти мгновенно размывало и сносило стремительно несущейся водой. Не было тут ни изгибов, ни поворотов. Труба уходила вперед, насколько видел глаз.
— Сколько еще? — не выдержав, спросил Зарубин.
— Два раза по столько, — глядя вперед через разбитое стекло, ответил Кодкин и виртуозно выругался, разглядев, что колеса уже начали разбрызгивать пока еще тонкий слой нагонявшей их воды.
— Пока еще не валом, — приоткрыв дверку, выглянул Зарубин. — Успеем, жми!
— Бабушкин говорил, над трубой легко летать. Ветер помогает… Интерес появляется, — прокричал Кодкин.
— Какой интерес?
Из-за рева мотора и обжигающего потока встречного воздуха врывавшегося через разбитое ветровое стекло, разговаривать приходилось на повышенных тонах, а порой просто кричать.
— Интерес, когда вся эта бодяга закончится. Глазу зацепиться не за что. Труба она и есть труба. Не застрять бы только в ней, как черт в рукомойнике.
— Что бы по этому поводу твоя любимая теща сказала?
— Она в такой расклад еще не попадала. С моих слов разве ознакамливалась. Придумала бы чего-нибудь.
— Например?
— Век живи, век надейся. Это у нее всегда на языке.
— Мудрая женщина.
— А я что говорю. Проскочим, лично от тебя благодарность вынесу.
Машину занесло. Боком заскользила по льду к левобережным скалам. Чудом удержав руль, Кодкин стал выкручивать его, восстанавливая прежнее не то движение, не то скольжение по льду. Брызги из-под колес выплеснулись на придвинувшиеся вплотную черные камни, железо кузова скрежетнуло, задев отполированную ветром и водой поверхность скалы, заслонившую на несколько мгновений от сидевших в кабине небо. Выправились, снова понеслись серединой. Догонявший их поток талой воды уже почти наполовину скрывал колеса. Наконец Зарубину показалось, что река становится шире. А тут еще из-за зубчатых вершин правобережных скал стремительными встречными бликами засверкало прорвавшееся сквозь отступавшие назад тучи омытое недавней непогодой солнце.
— Прорвемся! — уверенно крикнул Зарубин, разглядев далеко впереди перегораживающие реку заснеженные сопки. Судя по всему, река там делала крутой поворот. Значит, Труба заканчивалась.
Кодкин снова стал негромко материться, пытаясь удержать завихлявшую машину в прежнем направлении. Но мат этот сопровождался невольной улыбкой. Теперь Николай был уверен, что они пройдут проклятую Трубу.
* * *
Старик закрыл дверь, и все окрестные звуки в заезжей сразу стихли.
— Они погибнут… — тихо сказала Наташа и по ее щекам потекли слезы.
— Чего ерунду городишь! — рассердился Старик. — Выскочут. Машину, правда, бросить придется, не без этого. Ничего, отсидятся.
— Где отсидятся? — всхлипнула Наташа. — Вы же сами говорили — стена.
— При нужде и на стене посидишь, — попытался успокоить ее Старик.
— А сидеть сколько? Сколько сидеть? — продолжала допрашивать Старика Наташа.
— Кто ж его знает. Раз на раз не приходится. Другой раз дня хватит, а когда и неделю просидят.
Голованов демонстративно хохотнул:
— Ха и еще раз ха!
— Ты чего? Чокнулся? Чего ржешь? — рассердился Веселов.
— Прямо хоть в пророки записывайся. Всегда оказываюсь прав, — попытался объяснить свое невеселое веселье Голованов. — Не всегда, конечно, а когда предсказываю, что все останется, как и было. Ничего не изменится.
— Надо что-нибудь делать… Немедленно… — заметалась по заезжей Наташа.
— А где Бабушкин? — спохватился вдруг Веселов.
— Точно — сейчас только на Бабушкина надежда, — хмыкнул Голованов. — Слетает, передаст от нас привет и наилучшие пожелания.
— Он дорогу показать может, — сказал
