не льют.
— Наша светлоголовая во всех отношениях девушка организовала новую артель. Которая выпускает нужные трубы, но не из чугуна, а из полихлорвинила. Народ, конечно, косится на новведение, но деваться некуда, ставят, что им дают. А Татьяна Васильевна говорит, что срок службы этих труб составит минимум лет пятьдесят, и я ей верю.
— Блажен, кто верует…
— Верю. Настолько, что у себя в доме такие поставил. То есть договорился, что стройартель ремонт дома проведет и всем такие трубы поставит. Таня сказала, что им десяток тонн чугуна не помешает, а нам будет только лучше: говорит, что такие трубы засоряются реже и их чистить много проще.
— Воспользовался служебным положением?
— А хоть бы и так! Воспользовался и дал стране десять тонн дефицитного металла!
— Считай, что оправдался, не будем тебя под суд отдавать. Надо будет к тебе заехать, посмотрю, что за трубы такие.
— Посмотри. А еще… это я уже не про трубы, нужно сланцевый завод в Саратове увеличивать. Таня попросила это сделать как можно быстрее.
— А ей-то что до сланцев? Тем более саратовских, а Нарве же они гораздо лучше.
— Сейчас, погоди минутку, я ее химические слова иногда путаю, — Струмилин вытащил из кармана обрывок бумажки, прочитал написанное: — Из саратовских сланцев получается много ихтиола. А из ихтиола она какой-то препарат для стариков делает. Только она сказала, — продолжил Струмилин, пряча бумажку в карман, — что раньше она этот ихтиол синтезировала из чего-то, причем сложно и весьма затратно, причем занималась этим потому что не знала, что слово «ихтиол» означает. Теперь узнала, и даже выяснила, что его можно получить в Саратове и на каком-то месторождении во Франции, и считает, что тысяча тонн этого ихтиола в год позволит нужного препарата выпускать на пятьдесят миллионов человек, причем выпускать уже через год. Пятьдесят миллионов человек будут стареть медленнее, ты представляешь!
— А… а почему она не о всём населении страны говорит? Мы ведь, наверное, сможем и четыре тысячи тонн…
— Потому что этот препарат ее будет только для стариков. То есть лишь для тех, кому уже пятьдесят стукнуло. Она сказала, что сам по себе ихтиол тоже неплох: совместно с какими-то ферментами, образующимися у человека возле ран, он катализирует быструю регенерацию тканей и раны заживают быстрее, а еще на кожу благотворно воздействует — но она вроде знает, как из этого изготовить катализатор, действующий и внутри. То есть она его и раньше делала, но теперь сможет делать раз в тысячу больше.
— Сможет — значит сделает, наша задача — обеспечить ее фармацевтов сырьем. Обеспечим? То есть когда обеспечим?
— Инженер Зильберштейн предложил два варианта. Первый — построить четыре таких же печи, какие там уже стоят, на это потребуется полтора года и двести семьдесят миллионов. Второй — выстроить одну печь вчетверо большую, клянется, что выстроит ее за год и меньше чем за двести миллионов. Правда, насчет цены есть сомнения — и у него, и у меня, а насчет года — он сказал, что если не успеет, то его можно будет и расстрелять.
— Смелый мужик. Еврей?
— Такой же, как и Фихтенгольц. Причем даже отец Зильберштейна тоже кантором лютеранской церкви был, только вот сестра замуж за эсэсовского генерала не выходила.
— Марта Фихтенгольц умерла еще в двадцать восьмом, когда этот генерал о лейтенантских погонах лишь мечтал… надо будет Лаврентию сказать, чтобы разобрался, кто на заслуженного товарища клевещет.
— Да чего там разбираться? Несостоявшиеся соплеменники, узнав про отца-кантора и сестру, отделы НКГБ жалобами завалили… пусть лучше узнает, кто про несчастную Марту им сообщил.
— А может, лучше просто Тане сказать?
— Нельзя, она и так уже в сутки часов по девятнадцать работает. Это мы с тобой ленимся, больше шестнадцати-семнадцати часов работать не желаем…
— Попросить ее что-то придумать, чтобы мы меньше уставали? Хотя не получится…
— Думаешь, не сможет такое придумать?
— Думаю, что она нас вообще в санаторий сошлет и заставит спать не меньше шести часов. Мне она уже пригрозила, что если режим соблюдать не буду…
— Будем, будем режим соблюдать. Она, кстати, сказала, что уже к осени даст нам вычислительные машины, которые всю работу по статистике смогут раз в сто быстрее делать и планы годовые по пять раз за день пересчитывать, так что и шесть часов сна скоро не будут несбыточной мечтой. Она тебе об этом говорила?
— Нет, мы с ней о другом в основном беседуем. О здоровье в основном…
Но о здоровье Иосиф Виссарионович с Таней тоже разговаривал, хотя и несколько односторонне. В смысле, говорила Таня, а товарищ Сталин внимательно ее выслушивал, изредка задавая уточняющие вопросы вроде «а пить это только после еды или можно в любое время? А то иногда перекусить не успеваю». А когда разговоры здоровья не касались, он задавал совсем другие вопросы — и внутренне сердился, получая чаще всего «стандартные ответы», что она всего лишь врач, а не политик и даже не историк. Хотя иногда давала и довольно развернутые ответы, правда почти всегда очень неожиданные. Например, когда Иосиф Виссарионович поинтересовался, почему в «первом списке» Шэд Бласс оказался товарищ Хрущев, ответ его просто поразил:
— А потому что он, несмотря на природную туповатость, является самым яростным сторонником марксизма-ленинизма.
— Но… но я тоже коммунист, можно даже сказать, главный коммунист — а меня вы лечите и собираетесь еще четверть века здоровье мне сохранять.
— Иосиф Виссарионович, не надо путать богородицу с бубликами. Уже сейчас в мире довольно четко разделяют идеологию марксизам-ленинизма и, прошу обратить особое внимание, идеологию сталинизма. Кстати, после вашей смерти… ну, в моей прошлой истории, тот же Хрущев вас постарался буквально с дерьмом смешать — но не от какой-то личной к вам неприязни, а сугубо из идеологических соображений. Точно так же как вы из идеологических соображений уничтожили троцкизм — а ведь Троцкий был самым последовательным марксистом и ярым сторонником Ленина. Хотя, как вы прекрасно знаете, верно служил буржуазным банкирам.
— Я не…
— Вы все же сначала дослушайте. Марксизм был создан на деньги Ротшильдов, британских Ротшильдов, и целью его было уничтожение германского промышленного потенциала путем развала самой Германии. Но это было лишь видимой частью культивируемой банкирами идеологии, а скрытой его частью было окончательное порабощение вообще всего мира. И возник он именно тогда, когда им, банкирам, стало понятно, что существует всего лишь два жизнеспособных экономических уклада, причем антагонистических: империализм и социализм.
— Но социализм — это всего лишь переходной этап…
— Самое удивительное, что вы сами прекрасно понимаете, что это утверждение — полная чушь. Пока лишь на интуитивном уровне, но уже понимаете. И ведете политику, я имею в виду экономическую политику, доказывающую это. Просто я не помню, вы уже написали или нет книгу, где все это по полочкам разложено — мне сейчас не до чтения разной литературы, я работать не успеваю… Суть в том, что в индустриальную эпоху может существовать всего два строя: при одном государство запрещает людям грабить ближнего своего через торговлю, а при другом государство гарантирует право на грабеж одних людей другими. Грабить, конечно, выгоднее, в особенности если грабить граждан другого государства. При этом можно даже своих граждан дополнительно награбленными благами поощрять, чтобы они такой грабеж поддерживали — но в конечном итоге такое государство рухнет просто потому, что грабить больше некого будет, а рабочим работать особо и невыгодно, они привыкнут к дармовщине. А вот жить своим трудом — гораздо труднее, но надежнее: каждый знает, что сколько он наработает, столько и получит. Это — в отличие от капиталистического общества — стимулирует рабочих работать лучше и, по расчетам Решателя, СССР, продолжая вашу экономическую политику, к середине семидесятых годов обгонит по экономической мощи все капиталистические государства вместе взятые. Население многих стран сообразит, что для него лучше… Ладно, на сегодня о политике закончим, это вопрос не самый срочный, а мне по фармакопее нужно много именно сегодня успеть сделать. Но, думаю, вы и сами захотите вскоре этот разговор продолжить.
— Захочу, но раз вы считаете, что вопрос не срочный… однако сегодня я еще один вопрос задам. В каком списке у вас числится товарищ Гусаров?
— Это кто?
— Николай Иванович, первый секретарь Белорусского ЦК…
— У меня он ни в каком списке не записан,
