— Как Лазарь, — подсказывает Анна, желая вписать чужака в соответствующее Химмельвангеру мировоззрение.
— Не совсем как Лазарь. Он не был мертвым.
— Почти мертвым! Разве нет? — Торбину хочется побольше драматизма.
— Да, почти мертвый. Он был без сознания.
— Ага, вот так. Мама, смотри!
Торбин падает навзничь в снег и притворяется лишившимся чувств, для пущей убедительности свесив набок язык. Лина улыбается. Торбин всегда вызывает у нее улыбку. Он весь такой прыткий, неугомонный, словно каучуковый мячик. Он не так напоминает ей Янни, который словно перевоплотился в Анну: те же широкие скулы, каштановые волосы, синие глаза, бездонные, как фьорды. Невероятной сладости улыбка, которая возникает лишь несколько раз в году и оттого потрясает еще больше.
Дети прорвали плотное куриное кольцо и побежали через двор. Лине нужно накормить кур, а потом помочь Бритте шить лоскутные одеяла. Для себя времени не остается, да ведь не затем она сюда приехала. Ей нравится в курятнике, способном выстоять под любыми ветрами; его высокой покатой крыше не страшен никакой снегопад. В Химмельвангере все дома построены крепко, на совесть. Все должно быть сделано основательно, ибо построено во имя Господне: соединения ласточкиным хвостом, двойные стены, широкие крыши, аккуратно крытые кедровой дранкой, каждый кусок ее в форме сердечка. Шпиль маленькой часовни с крашеным крестом. Десять лет он сносит самые ужасные ветра и канадские зимы. Господь их не оставляет.
И люди приняли ее здесь благосклонно, по-доброму, хоть и не оставляют в покое бесконечными советами. Тебе нужно больше молиться, Лина, нужно довериться Господу, нужно наполнить верой свою работу, и тогда жизнь твоя обретет смысл. Хватит оплакивать Янни, ибо он теперь с Господом и тем счастлив. Она старается все это выполнять, ведь она обязана им жизнью. Когда пропал Янни — ей все еще трудно произнести «умер», даже про себя, — она осталась с двумя крошечными детьми и совершенно без денег. Их выселили из дома, и некуда было идти. Можно было вернуться в Норвегию, но нечем заплатить за проезд. Можно было броситься вместе с детьми в реку Святого Лаврентия. А потом знакомый рассказал ей о Химмельвангере. Перспектива жизни в образцовой религиозной общине казалась смехотворной. Но они были норвежцами и нуждались в тех, кто способен работать не покладая рук. А что еще важнее, они не требовали денег.
По иронии судьбы она отправилась в том же направлении, куда держал свой последний путь Янни. Во всяком случае, когда она в последний раз видела его. Он искал работу и встретил другого норвежца, который собирался работать на Компанию Гудзонова залива. Им обещали хорошо заплатить за сезонную работу, но путь был неблизкий, на северо-запад, к Земле Руперта. Он расставался с Линой и детьми больше чем на год, зато потом, сказал он, у нас хватит денег, чтобы купить дом. Рукой подать до той жизни, о которой они мечтали: собственный дом и немного земли. Лине не придется стирать и чинить грязную чужую одежду; ему больше не нужно будет держать язык за зубами и вкалывать на дураков.
После его отъезда она получила всего одно письмо. Янни никогда не был большим охотником писать, так что она не ждала страстных любовных посланий, но все же одно-единственное письмо за шесть месяцев — это слегка задело ее чувства. Он написал, что здесь все не совсем так, как он ожидал, — их с другом расквартировали с группой выписанных Компанией норвежских каторжников. Люди эти были грубы и жестоки. Они сбились в шайку, которую другие служащие предпочитали обходить подальше. С этими типами Янни чувствовал себя совсем неуютно, но деление по крови сильнее, чем по законопослушности. А дальше он писал, что некоторые из них вполне нормальные люди и что он с нетерпением ждет встречи с Линой и детьми, дабы следующим летом выбрать место для их будущего семейного очага. Ни словечка о любви, никаких проявлений нежности; такое письмо он мог написать своей тетке. А потом и вовсе ничего.
Следующим летом она с нетерпением ждала его, расспрашивала людей о новостях. В Торонто было жарко и влажно; черные мухи докучали детям, а их тесная дешевая квартирка пропахла нечистотами. По ночам ей снились необъятные просторы, покрытые холодным чистым белым снегом, но просыпалась она вся в поту и искусанная насекомыми. Она стала сварливой и раздражительной. В июле она получила письмо, адресованное «Семейству Яна Фьёльстада». Адрес на вскрытом конверте был указан неверно и исправлен детским почерком. Бездушные сухие фразы выражали сожаление о том, что прошедшим январем ее муж вместе с другими норвежцами взбунтовался и дезертировал из фактории, похитив имущество Компании. Нет сомнения, что все они сгинули в снежной пустыне, занесенные метелями, бушевавшими там весь месяц. Однако (не преминули отметить в письме) если каким-то невероятным образом они не погибли, то считаются скрывающимися от правосудия.
Сначала Лина просто не поверила. Она продолжала ждать возвращения мужа, решив, что они, должно быть, ошиблись, перепутав его с кем-нибудь еще. Англичан сбивают с толку норвежские имена, говорила она себе. Она не могла поверить, что Янни способен что-то украсть. Это на него совсем не похоже.
Она пошла в торонтскую контору Компании, где ее принял в крошечном кабинете молодой рыжеватый англичанин. Он был вежлив и непрерывно извинялся, но сказал, что сомневаться в написанном нет никаких оснований. Дезертирство действительно было, и, хотя лично ему ничего не известно о том, кто именно в нем участвовал, он уверен, что все описано точно. Лина кричала ни юнца, который был этим очень недоволен. Казалось, он просто не понимает, что говорит о гибели ее мужа и всех ее надежд. Она убежала из конторы и продолжала ждать.
Но ползли одна за другой недели, а он не возвращался, и у нее кончились деньги. В конце концов, какая разница, во что она верила; правда все это или нет, но она должна принять решение, так что одним сентябрьским утром Лина с детьми отправилась в трехнедельную поездку к месту со смехотворным названием Химмельвангер, забравшись почти так же далеко, как Янни в свою предпоследнюю поездку в поселок с таким же нелепым названием «Лосиная фактория».
С тех пор прошло три года, и она стала привыкать к новой жизни. Сперва у нее не было сомнений, что Янни найдет ее: покидая Торонто, она каждому сообщила, куда собирается. Однажды он прискачет во двор на большом коне и позовет ее по имени, а она бросит все дела и побежит к нему. Сначала она думала об этом ежедневно. Затем, постепенно, перестала тешить себя фантазиями. Она становилась все более вялой и подавленной, пока наконец с ней не поговорил по душам Сиджи Юрдал. Тогда Лина впервые после прибытия разрыдалась и призналась Сиджи, что иногда ей хочется умереть. Это было ошибкой. Члены общины просто взяли ее в осаду, по очереди убеждая раскаяться в великом грехе уныния, впустить Бога в свое сердце и позволить Ему изгнать отчаяние. Она быстро уверила их, что (внезапно) приняла Бога и Он уже ведет ее прочь из мрачной долины скорби. Так или иначе, но это притворство успокаивало ее; иногда она размышляла, уж и впрямь не уверовала ли, хотя бы наполовину. Она сидела в церкви и смотрела на проникающие внутрь солнечные лучи, провожая глазами каждую пылинку, пока не уставали глаза. Мысли ее блаженно блуждали. Она хоть и не молилась в общепринятом смысле, но и не ощущала себя в одиночестве.
