мерзнут ноги, с тех самых пор и мерзнут, доча...
***
Просыпаюсь в холодном поту.
У меня самой ноги мерзнут жутко, и навязчивый сон никак отпускать не желает.
Включаю всюду свет, ставлю на тв музыкальный канал погромче.
Принимаю душ, тщательно умываюсь, переодеваюсь, собираю самые необходимые вещи.
Вадим присылает сообщение:«Еду. Черт, малыш, как далеко ты забралась! Зажопинск…»
До назначенного часа встречи остается час.
Он тает чересчур быстро, я смотрю на минутную стрелку часов, не понимая, куда она так несется! Зачем?!
Пора…
Мне страшно. Тело одолевает слабость и позорная мыслишка, не видеться с Вадимом вообще. Он хороший, ему порченая девица не нужна.
Но потом усилием воли стряхиваю оцепенение: Вадим такой путь проделал. Надо увидеться.
В новостях что угодно написать можно, а как обстановка?
Как сам Вадим?
***
Я на условленном месте. Непримечательная сетевая пиццерия с оранжевой птицей на эмблеме. Вечером здесь всегда людно: полно школоты, студентов и семей с небольшим достатком. Заказываю себе пиццу.
Видел бы папа, какую гадость я планирую съесть, схватился бы за сердце…
Оно, кстати, скулит, как побитая собака.
Колокольчик звякает.
В пиццерии появляется Вадим.
Рослый, широкоплечий, лицо повзрослело. Прическа более строгая, подстрижен коротко. Он отрастил щетину и небольшие усики над верхней губой. Движения резкие.
Вадим осматривается. Я испытываю необъяснимое желание лечь ничком на деревянную скамейку и спрятаться под стол, но вместо этого остаюсь сидеть, засекая секунды, через сколько он меня заметит.
Телефон звонит.
Поднимаю его, поднеся к уху.
— Алло.
— Все, вижу тебя, — и направляется в мою сторону широким шагом.
В самый последний момент замечаю, что у него левая рука в лубке, прижата к груди. Пиджак надет на одну сторону.
Привстаю, замерев.
Вадим улыбается, глаза снуют по лицу, губам, по телу, снова поднимаются к лицу, но в глаза не заглядывает.
Почему? Он всегда говорил, что у меня глаза красивые.
— Привет, — говорим одновременно.
— Можно? — делает шаг вперед, обнимает. — Ты совсем взрослая стала, другая… — шепчет мне в волосы. — Прикоснуться страшно.
— Все хорошо. Хорошо, да? — спрашиваю с надеждой, сильно стиснув его в объятиях.
Он сдавленно охает и скрипит зубами.
— Тише, Мо. Я тут… с лестницы на днях навернулся. Поскользнулся. Руку сломал.
— Извини. Сильно болит?
— Ерунда. Главное, что ты нашлась. Хочешь посидеть здесь? — морщится.
Еще бы.
Он из хорошей семьи, такие заведения называет «кормушкой для бедняков».
— Можно прогуляться, подышать свежим воздухом, — предлагаю.
— Так холодно же, — ужасается.
Поневоле провожу параллель с Даном — тот с удовольствием по морозному заснеженному лесу прогулялся и сейчас бы не отказался.
Так, стоп! Призываю себя притормозить.
Я совсем не знаю этого чурбана и думать о нем незачем!
— Давай посидим здесь. Много людей, которые галдят и заняты друг другом, — предлагаю я. — Расскажешь, как у тебя дела, как жизнь… там.
Вадим еще раз меня обнимает, целует в губы, но суховато.
Мои губы помнят другие поцелуи и ощущение неправильности происходящего усиливается…
Глава 31
Ника
Я пытаюсь углубить поцелуй, Вадим не позволяет и снова меня обнимает. Глаза жжет перцем обиды.
— Ты не хочешь меня поцеловать?
— Малыш, не здесь же, — бормочет. — Неприлично сосаться на людях.
А я… Я недавно не то, что сосалась. Меня на обочине трассы трахнули. С голой жопой на морозе. И кто-то это видел… И мне было кайфово.
Чувствую протест в груди и чувство стыда: наверное, я слишком грязной девкой стала для Вадима, и если он узнает, что я больше не девочка, его разочарованию не будет предела.
Остается всего два варианта: потянуть время, потихоньку сделать операцию по восстановлению девственности и лгать ему, лгать человеку, с которым я хотела связать всю свою жизнь и родить ему кучу детишек. Или просто остаться добрыми друзьями и тихо уйти в сторону.
Но рассказывать о том, что было, не хочется.
Совсем…
У меня будет свой грязный секрет. Дочь своего отца, в полной красе.
Я как-то спросила, где моя мама. Папа долго отнекивался и пытался рассказывать сказки, но вот беда, он умел плести сказки, только когда вопрос касался дел напрямую. Тогда он таким сказочником и фокусником, становился, рисуя хитроумные схемы отмывания денег, ооо…
Но в обычной жизни и во всем том, что касалось обычных отношений, папа был нескладным и неуклюжим. Поэтому признался, как есть.
Тогда я уже была достаточно взрослой, чтобы понимать: мужчинам нужны женщины для развлечений и приятной компании. Одной из таких была мама — обслуживала мужиков и залетела от отца. Ему уже было больше сорока, он хорошенько заплатил, чтобы она выносила и родила, не стал заводить отношения, оставив только ребенка — то есть меня.
— Из нее вышла бы паршивая мать. Ее интересовали только деньги. Когда я помахал перед ее носом толстой пачкой, она, не раздумывая, слиняла на второй день после родов.
Может быть, Дан не так уж неправ был, сравнив меня со шлюхой. Задел сильно…
Дочь шлюхи и виртуозного специалиста по отмыву бабла.
И Вадим — из состоятельной семьи юристов…
Чем дольше мы сидим, тем больше я начинаю сомневаться, отец ли задрал планку — выкуп за невесту?
Или родители Вадима заартачились? Я ведь о многом знаю со слов того же самого Вадима!
И выводы делала на основе его слов… Если проводить аналогию с клиентами папы, те, на словах, тоже лишь «чутка косякнули», а на деле иногда вытворяли ужасные вещи…
— Как обстоят дела, Вадим? Как семья?
— Родители живут там же, — улыбается едва заметно. — Я от них съехал, живу один. Купил дом, делаю там ремонт… Еще года полтора нужно.
Все по срокам, как будто для нас, шепчет привычка.
— Покажешь?
Вадим протягивает телефон, выбирая отдельные фото. Сам в руки взять телефон не предлагает.
— Работаешь?
— Да, продолжаю работать в семейном ключе, но не на фирме отца. Ему пришлось провести реконструкцию, убрать часть сотрудников. Здоровье уже не то, чтобы тянуть всех. А ты? Где живешь? Как? Малыш… — улыбается, невесомо гладит по щеке. — Смотрю на тебя и не узнаю свою маленькую девочку Мо.
Да, знаешь ли, резко как-то повзрослеть пришлось…
Наши планы казались игрой до позднего визита Калмыка в дом отца, а потом я поняла, что все предельно серьезно, и пелена с глаз спала.
— Что с Калмыченко? Я
