Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
пишут на краешке обеденного. Сам же уважал обе процедуры: всему своя степенность и толковость.
Он и коллег, и приятелей ценил, прежде всего, за нормальность и профессионализм. В устах Вайля это была высокая похвала. Нормальный профессионал – это тот, с кем можно иметь дело, на кого можно положиться, кто не проврется в цифрах, в метафорах, в человеческих связях. Даже Пушкин у него – «резко выделяется своей нормальностью».
Ясность, разум, картезианство Вайля не скрыты в одном лишь строении его речи, он и самому себе помогал риторическими мостиками: самая частая у него связующая фраза – «Понятно, почему это происходит». Без капризов, без импрессионизма. В галстуке.
Жизнь в несколько провинциальной Праге он тоже считал нормой. Или заставлял себя так считать. Он вообще многое делал с усилием, подчинял себя плану, программе. Осуществлял свою политику.
Я подозреваю, что и себя он оценивал не как выдающегося человека, но как фигуру высочайшей нормы. Здесь, кстати, кроется толкование тех героев, что населяют самую известную его книгу «Гений места»: не о гениальности в ней речь, а о воплощенном духе, не о художественном или литературном таланте, но о живой проекции культурно-исторических ракурсов. Как и во всем прочем, Вайль решал здесь концептуальную задачу, что и было главным его творческим инструментом. К сатирическому юмору впридачу.
Без ясной концепции Петр за стол не садился. Иногда она входила в противоречие с намеченным планом – и тогда ему приходилось настаивать на вполне спорных суждениях. В «Родной речи», например (написанной в соавторстве с Александром Генисом), Лермонтов объявлялся слабым лириком (за переизбыток глагольных рифм). О другой Вайлевой концепции (на этот раз пушкинской) рассказывает в своих воспоминаниях Сергей Гандлевский, возводя свою ссору с Петром к несовпадающим трактовкам беспечного чижика. И вообще у книги «Стихи про меня» есть не только рьяные поклонники.
К радио у Вайля было вполне прагматическое отношение. Это было место социальной стабильности и быстрый полигон для оттачивания своих писательских суждений.
Хотя никто не назвал бы Петра приверженцем студии, радио, тем не менее, удивительно гармонировало с его натурой. Здесь по определению военная дисциплина: это почтальон может переждать дождик под деревом, а радиоведущий, хочешь – не хочешь, открывает рот при включении красного фонаря. В эфире не должно быть пауз. И это Вайлева стихия.
Как и многих других, радио учило его писать внятно, доказательно, в фас. Эфир противится кучерявым и витиеватым выступлениям. Ум Вайля пропустил через себя драматургические уроки Довлатова, но в отличие от него, он не был бархотноголосой сиреной: радио для Петра оставалось только функцией главного – писательства.
При том, что от размышлений о литературе, о чужих книгах Вайль с годами постепенно отходил (поворачиваясь, как он говорил, непосредственно «к жизни»), словесное искусство он ставил выше всего, писатель в его иерархии находился на вершине творческой и жизненной пирамиды.
За столом и рождались все его построения – литературные и кулинарные, он и путешествовал по миру не для того, чтобы где-то остаться, подыскать себе место, а чтобы набравшись впечатлений и точных деталей, вернуться за стол и облечь увиденное в правильную форму, тем самым, угощая собеседника страницей будущей книги или гармонично-продуманным ужином.
Не могу в этой связи не вспомнить один обеденный эпизод. Приехала как-то в Прагу московская съемочная группа – записывать с Петром какую-то кулинарную программу. И он для заполнения телепространства позвал за стол и нас с женой. Я уже жмурился от удовольствия: у Вайлей всегда вкусно, а тут еще и показательное выступление намечается. Принаряженная ведущая задает хозяину всякие выигрышные вопросы, осветители бесшумно передвигаются по периферии, камера делает свое дело. Мой воскресный день складывается самым удачным образом.
И тут Петр, ничтоже сумняшеся, не дрогнув ни одним мускулом, делает легкую паузу и говорит мне: «Положите назад. Вы не один» – и продолжает рассказ на камеру.
Он вовсе не собирался готовить салаты бочками, угощение было рассчитано ровно по числу приглашенных, включая осветителя и шофера, но – не больше. В Петре не было купечества, трактирной удали, и его совершенно неправильно называют гурманом. Гурман по-французски – обжора, и это я на телеобеде, к стыду своему, забыл. А Вайль был понимателем, знатоком, гурмэ.
Между этими двумя, важнейшими для него столами – письменным и обеденным – были и другие, поверхность которых приходилось возделывать по долгу службы и в силу профессии, – столы журнальные и «круглые»: быстрых отзывов, кратких рецензий, моментальных обменов мнениями у пашущего журналиста накапливается столько, что до писательского стола и не добежать. И за эту способность к оперативному и высокопрофессиональному отклику Вайля ценили всегда и во всех редакциях.
«Петя, скончался такой-то», «Аргентина – Ямайка 5:0», «Как понимать такую-то новость?» И Вайль тут же затихал, ища мысль и первую к ней фразу – и через час миниатюра была готова: о Чаплине, о Клинтоне, да хоть о валенках.
«Игорь, – слышу я голос Петра за перегородкой, – вы фильм “Коля” смотрели? Нет? Да что же это за тупое зверье! Юрьенен тоже не видел. У меня сейчас эфир. А я только завтра иду… Иван, ну, хоть вы-то видели? Каналья! Невозможно работать, никто не смотрел!»
Через десять минут начинается прямой эфир, в конце которого мы слышим, как Петр Львович спокойно переходит к культурной рубрике, рассказывает о выдвижении «Коли» на Оскара и дает внятную, элегантную и исчерпывающую оценку картине.
Ну, и что, что не видел? Нормальный профессионал.
Одно время и мне пришлось целый год вести культурную передачу в прямом эфире, и я как-то предложил Вайлю обсудить у микрофона актуальную тему. Он дружески согласился, настал день и час, я уже сидел в студии. Перед самым эфиром открылась дверь и вошел Петр, в костюме и галстуке. Он был абсолютно, стопроцентно, изумительно пьян. До прозрачности.
Вероятно, он только что тепло проводил кого-то из своих гостей.
Нервная тоска овладела мною.
«Что же мы будем делать?» – негромко спросил я.
Он, не торопясь, медленно моргнул: «Ваньтё, вы лучше за фонарем следите».
Красный фонарь включился, эфир потек и паника моя стала понемногу отступать: Петр, хотя и говорил заторможенно и раскладисто, был совершенно безупречен в логике, композиции и грамматике. Да, гораздо меньше звучало афоризмов и острот, но такой стройности и содержательности мысли все равно было не достичь ни одному трезвому коллеге.
К концу часового эфира я был почти счастлив.
«Я вас когда-нибудь подводил?» – спросил Петр, поднимаясь из кресла.
На «Свободе» Вайль проработал больше двадцати лет, а с 1988 по 2008 – в штате: ведущим программы «Поверх
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
