звать её замуж. Сию же секунду. — Иди сюда, будем вести насыщенную половую жизнь, и, так и быть, я расскажу тебе историю.
Женщина издала шумное «пфф-ф»:
— В прошлый раз это кончилось членом в моей заднице.
В ответ польщённо улыбнулись:
— У той истории просто был счастливый конец.
— «Счастливый конец — это ещё не конец».
— Что?
— Где-то читала или слышала, — она ведёт плечами, дескать, вспомнилось, но пересаживается ближе. Вернее, она к нему садится, спиной прижимаясь к груди и откидывая на плечо голову, потому что в горле у неё саднит, но Вики уверена, это лечится поцелуями: «Ты только не влюбись, — мрачно изрекают в мозгу. — Ой, ты тоже тут? Прости, но ты опоздал!», — затыкают его другие.
Люцифер выстраивает приграничные стены руками, сводит их кольцом — внутри опломбировано и опечатано сокровище. Кто-то может принять его за Викторию Уокер, но демона таким не купить — это клад, за которым идёт охота, главный секрет Небес с бесконечной конкуренцией. Она тонкая и тёплая до той степени, что хочется верить в пустынный мираж.
Это не Детройт, а Лимб, и за окнами не дождливое, вдовье рыдание, а шум полноводного Ахерона.
Виктория — демон, такая же, как и он. Или ангел, по большому счёту, ему без разницы. Пусть хоть Непризнанной остаётся, партию свою основывает, свободные острова такими же неприкаянными заселяет и сражается за права, демократию и бейсбол по выходным, главное — в его мире.
В зáмке тихо, потому что слуги спят, гевальди́геры несут службу, и только он несёт ей в ухо сладкий бред, стараясь наговориться за три минувших года. Она его спросит «Ты что, молчал всё это время?», он ответит «С чего ты взяла?», тогда она бросит «Разговорчив, как кума на базаре», а он бросит в неё подушкой, чтобы ответной атакой прилетело, и им резко стало не до бесед.
«Тик-так, тик-так…», — стрелки выводят из забытья.
Ненавистный взгляд на часы — те отвечают взаимностью.
— Полночь, — зачем-то констатирует Люций и лишь после начинает рассказ.
Он не вдаётся в подробности, не пытается измучить тоннами деталей, которые Вики впитывала год, рисует общую картину, как набросок: она — художник, и раскрасит ту сама.
— Значит твоя страна в огромной беде?
— И по уши в дерьме.
— Он установил диктатуру?
— Это назвали Единоцарствием.
— А ты в оппозиции?
— Я — законно избранный правитель, Маль — фальшивый самозванец.
— Почему его не свергнет народ?
— Жители Ада замучены, изнасилованы, напуганы.
— Кто напуган?
— Уокер, блин, народ напуган!
— Кем он напуган?
— Мальбонте.
— Им одним весь народ напуган?
— Да, я же тебе сказал, полмира в страхе, полмира в трахе.
— Он лично всех бьёт и насилует?
— Приказывает.
— Кому?
— Другой части народа.
— А они приказы почему выполняют?
— Потому что напуганы.
— Он что делает, чтобы их напугать?
— Казнит, сажает в тюрьмы, отправляет на каторгу.
— Сам?
— Не-ет, — Люцифер начал понимать, его обводят вокруг пальца, — отдаёт распоряжения народу.
— Он велит народу, чтобы народ народу головы рубил?
— В твоей версии это заиграло новыми гранями.
— И настолько силён, что может уничтожить весь ваш мир?
— Он силён, но не настолько.
— Тогда почему, — она восхитительно искренна, — он ещё не свергнут?
— Есть опричники, есть серафимы, престолы, архангелы. Возможно, осталась горстка последователей, но точно не в Аду.
— И что, много их?
— Пара-тройка тысяч.
— А вас?
— До захвата столицы его войсками было порядка миллиона Бессмертных.
— А после… — она припомнила слово, бывшее актуальным в новостных заголовках весной и ловко его пристроила, — …после этой демонофикации?
— Думаю, население сократилось на тысяч триста.
— То есть вас семьсот тысяч, а он и его министры — это три тысячи человек?
— Да, но не делай такие глаза, всё не так однозн…
— Всё однозначно. Чтобы убрать этого Бальмонта нужен всего один человек. В заговоре против Цезаря участвовало шестьдесят патрициев, каждый из которых должен был ударить наместника ножом. Знаешь, сколько ранений нашли на трупе?
— Знаю.
— Всего двадцать три, — блондинка не слушает его и вещает с таким харизматичным, одухотворённым лицом девчонки, которая не способна предать идеалы гражданских прав и свобод, что Люцию внезапно очень хочется верить этой простоте, — это ещё раз доказывает, что в командных проектах полно халявщиков!
— Великолепная дура.
— Почему-то кажется, что это твой формат комплимента! — Вики запрокинула лицо и показала зубы, — ты же видишь меня, да?
— Как на свету, — её щёки мигом полыхнули румянцем. — Святая добродетель, угомонись, это не впервые, когда я лицезрел тебя голой и разложенной, как чертёж. — В подтверждение своих слов демон накрывает ладонью её грудь и рисует там неизвестные символы кончиками пальцев.
— Ты сказал, что Мальбонте заточил ваших богов. То есть он победил их и сам стал богом?
— Не так. Вы победили их вместе, потому что половина его силы попала в тебя в процессе воссоединения Маля и Бонта. Его тёмная половина превалировала, а значит грязнокровка мог упаковать разве что Шепфу — божество добра. — И бобра. Скотство, как же хуёво это должно звучать для неё, потому что такому даже психи в доме юродивых не поверят! — Значит с Шепфамалумом сразилась ты. Но то, что братья заперты, не сделало Мальбонте богом, он умеет больше, чем другие Высшие, но он не — Создатель.
— А прочие гибриды? Раз закон отменили и потомство не умирает, должны быть новые дети от смешанных браков.
— Они есть, — мужчина роняет это устало. — И они — обычные. Кто-то идёт в отца, кто-то в мать, крылья наследуются по тому же принципу.
— Тогда почему этот ваш властелин-пластилин — особенный?
— Дурное семейное влияние, — саркастичный смешок. — Представь, что сначала у тебя были родители, которые грохнули случайную малолетку, лишь бы та не сдала их Цитадели. Потом тех судили и сослали на Землю. А самого тебя разделили на всё хорошее и всё плохое и отправили в тёмный и светлый миры на перевоспитание.
— И его отец, и мать — какие-то дальние предки моей семьи, я запомнила. — Теперь мужчина гладит обе её груди, презрев и стянув топ вниз. И Уокер полагает, что это удивительно приятно. Сама себе она напоминает дельфина, дрейфующего на солнце: слишком близко к берегу, выплыть не выйдет, но опасности пока нет, та явится с закатом и отливом, и дельфин нежится на отмели, не подозревая печального исхода. — Значит добренький бог учил его хорошему, а…
— «Добренький бог» первым сдал его в академию, как надоевшую зверюшку, потому что Бонт утомил своего папашу номер один.
— Какая-то неблагонадёжная ЛГБТ-семейка… Нет, не прекращай! — Когда его руки замерли, раздался вопль. — Делай, что должен делать, самурай, таков твой
