организаций. "На месте рода, племени, общины в популяциях охотников и собирателей существовали какие-то объединения людей, но более расплывчатые, рыхлые, непостоянные, по разрозненным критериям, диффузные и текучие" (Клейн, с. 622).
Учитывая всё это, очень удивительно, что в самой захватывающей книге по данной теме (Артёмова, 2009), где показана неадекватность таких привычных терминов, как "община", "племя" и "род", неожиданным образом под этим же углом не рассматривается вопрос семьи. О. Ю. Артёмова упраздняет первые три категории и провозглашает, что главной всегда была "семья" — но при этом не удосуживается распространить свой анализ и на неё. Что такое "семья"? Насколько адекватен этот термин? Обозначает ли он что-то реальное и чётко фиксируемое, и если да, то что именно? Автор этим вопросом не очень задаётся, хотя и отмечает, что в некоторых культурах в "семье" присутствует фигура отца, а в некоторых она необязательна (с. 342), а в другом месте прямо пишет, что "брак у аборигенов во многих случаях был непродолжительным, и состав семей часто менялся" (с. 319). То есть "семья" регулярно меняется, но при этом остаётся "семьёй"… Интересная картина.
В такой момент сложно отделаться от мысли, что "семья" — это воображаемая конструкция, призванная упорядочить в целом довольно хаотичную социальную реальность. Попытки описать разные формы объединения людей схожи с поисками формы воды. И в этом плане как раз приходят на помощь "псевдоимена" — они создают стойкую иллюзию, что какая-то форма точно есть. Прибегание к самому слову "семья" будто уверяет нас, что что-то там точно имеется, а что именно — уже другой вопрос. Так рождается симулякр — "семья".
Это можно назвать "игрой в слова". Очень метко её описал нобелевский лауреат Ричард Фейнман на примере эпизода из детства, где отец учил его понимать суть явлений.
"Видишь ту птицу? — говорит он. — Это певчая птица Спенсера". (Я знал, что настоящего названия он не знает.) "Ну, так вот, по-итальянски это Чутто Лапиттида. По-португальски: Бом да Пейда. По-китайски: Чунь-лонь-та, а по-японски: Катано Текеда. Ты можешь знать название этой птицы на всех языках мира, но, когда ты закончишь перечислять эти названия, ты ничего не будешь знать о самой птице. Ты будешь знать лишь о людях, которые живут в разных местах, и о том, как они её называют. Поэтому давай посмотрим на эту птицу и на то, что она делает — вот что имеет значение". (Я очень рано усвоил разницу между тем, чтобы знать название чего-то, и знать это что-то)" (Фейнман, 2001).
В свете всего описанного кажется очень удачным название романа Дугласа Коупленда "Нормальных семей не бывает" — и как раз потому, что мы не знаем, что такое семья, а поэтому вести речь о какой-то норме просто невозможно. "Семья" — слово, которым мы обозначаем условную конструкцию, меняющую свои формы и содержание из эпохи в эпоху. Не зря гуляет шутка, будто когда говорят о "нормальной семье", где-то в мире умирает один антрополог. Как правило, "нормальная семья" или "традиционная" — это лишь способ манипулирования массами со стороны политических режимов.
Так что же такое современная семья? Мы не знаем. Исследователи ломают над этим вопросом голову и даже пишут статьи с говорящими названиями ("А есть ли семья?" Collier, Rosaldo, Yanagisako, 1982), в которых приходят к выводу, что "семья" не является конкретной "вещью", которая удовлетворяет конкретные "потребности", а оказывается лишь своеобразной идеологической конструкцией, управляющей нашим целеполаганием и поведением (p. 79).
Если сравнивать современную семью с тем, что мы называем семьёй в прежние эпохи, можно видеть, как мало общего между этими объединениями людей — слишком уж основательно поменялась их структура и функции. Поэтому социологи предлагают давать современной семье наиболее расширенное определение: семья — это ячейка общества, состоящая из людей, которые поддерживают друг друга одним или несколькими способами, например социально, экономически или психологически (любовь, забота, привязанность), либо члены которой отождествляются друг с другом как поддерживающая ячейка (Томпсон, Пристли, 1998, с. 162). Причём экономическая поддержка не гарантирует поддержку психологическую, и наоборот. С другой стороны, справедливо отмечено, что "предельное расширение какой-либо общей категории до полной её расплывчатости часто является последним этапом перед её отмиранием как таковой" (Артёмова, 2009, с. 296).
Означает ли это, что в будущем семья исчезнет? Нет, потому что мы не знаем, чему именно исчезать. Но к этому вопросу мы ещё вернёмся в заключении, а пока лишь зададимся вопросом: как исторически возникло то, что мы склонны называть "семьёй"? В современной антропологии широко представлено мнение, что семья начинается с брака: именно это объединение мужчины и женщины порождает потомство, то есть само родство начинается с брака. Но если брать наших ближайших родственников среди обезьян, то найти что-то схожее с привычным нам браком и семьёй у них невозможно. Так как же тогда у человека возникли представления о родстве и как возник брак — этот неопределяемый союз мужчины и женщины? И почему ничего такого нет у других обезьян, кроме Homo sapiens? Какие уникальные события послужили тому причиной?
Дальше будет предложена реконструкция тех событий с привлечением многочисленных данных современных антропологии и приматологии, причём таких данных, которые в классических (популярных) реконструкциях часто остаются проигнорированными, что непременно ведёт к неполноценной и неубедительной картине прошлого. Мы попробуем выяснить, почему однажды возникли гендер, мужское господство, брак и супружеская семья. И именно в таком порядке.
Но сначала необходимо затронуть тему, без которой раскрытие этих вопросов невозможно: это тема женской сексуальности. Дело в том, что наиболее популярные гипотезы рождения брака и семьи делают акцент на сексуальности древнего человека. Одни такие гипотезы полагают, что сексуально гиперактивные мужчины постоянно искали контакта с сексуально умеренными женщинами, из-за чего между первыми случались стычки, что вело к разобщению группы — так древний человек приходит к моногамии, то есть своеобразный общественный договор, по которому каждому мужчине принадлежит одна женщина. Несколько иначе тему сексуальности используют в гипотезах, где древняя женщина вдруг стала нуждаться в мужской поддержке по уходу за потомством и для этого, ловко используя потребности сексуально гиперактивного мужчины, стала удерживать его рядом с собой, гарантируя ему (и только ему) регулярный секс.
В действительности же, как будет показано дальше, учёт массива данных приматологии, антропологии, физиологии и психологии даёт совсем другую картину: женская сексуальность у приматов (включая человека) никогда не была слабее мужской, но, судя по всему, даже сильнее. Поэтому значительная доля гипотез о рождении брака и семьи сразу оказывается неактуальной. Как увидим, сексуальность не только никогда не лежала в
