пятку.
– Я не умею, – застенчиво сказал я. Но Таина уже закрыла глаза, что-то в полудреме промурлыкала от удовольствия и поерзала. Чем дольше я разминал ей ступни, тем больше она ерзала, и подол платья ехал вверх по ногам. Моя собственная одежда стала мне жалким образом тесна, я думал, она порвется. И я стал изучать голые ноги Таины.
– Я хочу еще книжек, – проговорила Таина, не открывая глаз. Услышав ее голос, я обрадовался, а то уже перестал понимать, где я и на какую часть Таины смотрю. – Мне понравилась та, что про фермеров. Эстерелла понравилась. Хорошая книжка Вирамонте. Остальные – отстой.
– Я принесу, – пообещал я, удостоверившись, что глаза у нее закрыты, и продолжая отслеживать ситуацию с подолом платья. Вскоре я увидел крохотную родинку на ляжке, знакомую мне по первому вечеру.
– И смотри, побольше принеси. – Голова Таины покоилась на подлокотнике дивана, волосы рассыпались. – Хулио, мне бы так хотелось туда. – Глаза все еще закрыты, рука поднялась к губам. Таина стерла нитку слюны запястьем.
– Куда? – Я мягко сжимал и массировал ей ступни, пятки, лодыжки и голени. Голые колени Таины медленно касались друг друга.
– Ну, в разные места. Очень хочется их увидеть. Ты там был?
– Только в Пуэрто-Рико и Эквадоре.
– Как бы мне хотелось в Пуэрто-Рико. Мами говорит, там просто рай. – Поерзала, зевнула. – Ненавижу быть одна. Хоть бы ребенок уже родился, у меня бы тогда был кто-нибудь еще. Мне хочется петь малышу.
– Петь…
– Я сказала, малышу, а не тебе, понял?
– Понял.
Не знаю, откуда у меня взялось столько смелости, но одна моя рука перестала разминать ступню Таины и поднялась к синеватому пятнышку на ляжке. Я потер его пальцами, словно желая стереть. Потом обе мои руки вернулись к ступне. Платье на Таине задралось уже до живота и выше. Лифчик украшало изображение Тасманийского дьявола из «Веселых мелодий».
Таина, видимо, ощутила дуновение прохладного воздуха. Она живо открыла глаза, одернула и расправила подол, хотя так и лежала, пристроив ноги мне на колени, словно загорала. Облизала губы, пошевелилась. Таина наверняка знала, что я глазею на нее, но ей, кажется, было все равно; она ничего мне на этот счет не сказала.
– Ляжки болят, Хулио. Разомни мне ляжки.
Сердце пропустило удар.
Руки скользнули к коленям Таины и выше, я понимал, что скоро мне станет влажно и горячо, и я ничего не смогу с этим поделать, – как вдруг из комнаты Таины послышался голос.
– Peta Ponce, Peta Ponce, ayuda a mi nena[112], – пробормотала донья Флорес.
Таина быстро, насколько ей позволяло тяжелое тело, убрала ноги с моих колен и села. Я тоже выпрямился, пристроив руки перед собой. Мы слушали, как донья Флорес бормочет: «Peta Ponce, por favor, dime, dime que pasó, Peta Ponce»[113]. Потом она снова провалилась в сон.
С минуту мы сидели притаившись.
Слышно было только, как тихонько работает телевизор.
– Мама не должна знать, что мы сидели тут, пока она спала.
И Таина подвела меня к двери, но, прежде чем выпроводить, поднялась на цыпочки и поцеловала в губы. А потом закрыла за мной дверь.
Я остался стоять в коридоре, окруженный тишиной. И это было хорошо. Все было хорошо, и я вспомнил, что написал мой отец в записке, переданной моей матери: «Когда я увидел тебя, у меня в душе расцвели цветы».
Мама пошла со мной и долго говорила, а врач слушал ее излияния. Потом сказал, что в происходящем со мной нет ничего нового. Сказал, мальчики часто влюбляются в беременных женщин. Давать жизнь – чудесный дар. Сказал, есть мужчины, которым нравятся только беременные, их возбуждает беременность. Врач все говорил, говорил. Мама хлопнула меня по плечу и резко вклинилась в разглагольствования врача:
– Расскажи про эти свои атомы, расскажи.
Я снова изложил свою теорию субатомной беременности, с парой новых вывертов насчет возможностей внутреннего космоса.
– Ты же знаешь, что атомы, которые составили тебя, когда ты родился, уже распались, – сказал врач. – И теперь ты состоишь из совершенно других атомов.
Я согласно кивнул.
– Так как же один атом может устроить революцию, если атомы в нас все время меняются?
– Ну, это же не вдруг происходит. Может, год понадобится, – сказал я. – За это время мятежный атом успеет насажать новых копий себя в клетки, которые из этих атомов состоят. Мученика убили, но революция живет и крепнет. Как-то так.
– Ты сам знаешь, что это маловероятно. – Врач нахмурился.
– Но все-таки. Если мы состоим из атомов, и все наши первоначальные атомы заменились новыми… – Врач скрестил руки на груди. – …Как мы можем оставаться собой, если первоначальная материя полностью сменилась?
Врач нахмурился, как будто никогда о таком не думал или как будто я его утомил. Он снова сел и посмотрел на маму.
– Он что-нибудь принимает? Лекарства, наркотики? – Врач делал вид, что тревожится за меня, но я-то видел, что он просто прикидывается перед мамой.
– Нет, – сказала мама.
Врач крутнулся в кресле и снова развернулся лицом ко мне. Посмотрел мне в глаза и снова повернулся к маме. И стал говорить, что волноваться не о чем. Что это не психотическое поведение. Что я не собираюсь причинять вред себе или еще кому-нибудь, что я просто влюбился по уши, что он – врач, а не специалист по квантовой физике. Сколь прекрасна, сказал он, эта своеобразная взрослая невинность молодых. Как жаль, что с возрастом мы ее теряем. Вот почему друзья, которых мы приобретаем в юности, становятся для нас образцами для подражания. Разглагольствования врача прервал громкий мамин вздох.
Врач спросил, не хочу ли я, чтобы мама вышла из кабинета. Я сказал: «Нет», и он задал мне вопрос напрямую:
– Ты когда-нибудь употреблял наркотики?
– Нет, – честно ответил я.
– Может быть, курил траву?
– Да, один раз. – Я и забыл, что это наркотик, хотя еще не видел, чтобы кто-нибудь умер от передозировки марихуаны. Как-то П. К. нашел в банке из-под кока-колы, валявшейся под водостоком, пакетик на десять долларов. Пакетик, наверное, принадлежал какому-нибудь дилеру, которого арестовали на улице, и он не успел забрать траву. Так что траву выкурили мы. Но это было всего раз, да мы и курили, наверное, неправильно, потому что я ничего не почувствовал, только здорово закашлялся.
– Ay Jehovah[114], – прошептала мама. Врач не обратил на нее внимания, потому что понял: он что-то нащупал.
– Значит, ты все-таки употреблял наркотики?
– Наверное, да. – Я пожал плечами; мне не хотелось поворачиваться к маме. Она и так ломала голову, что сказать отцу и, что еще важнее, старейшинам в Зале Царства.
– А спиртное? Пьешь?
– Нет, но…
– Значит, пробовал?
– Нет, – сказал я.
Наконец врач прекратил задавать вопросы и молча проглядел мои ответы, он их записал. Потом достал из ящика стола картонный стаканчик с Симпсонами. Мог бы ничего и не говорить, но все-таки сказал:
– Мне нужен образец.
Я схватил стаканчик и шумно выдохнул, как Таина, когда ей было скучно, тошно или
