Здесь, в лагерном госпитале, я повстречал многих знакомых генералов и офицеров, кое-что узнал от них о судьбе многих других. Представляешь, моя дорогая, погиб штандартенфюрер Бетц, мой заместитель. Помнишь его? Какой был хороший человек! Умница, трудяга, весельчак.
Милая Мари! Как я же скучаю по тебе, по нашим девочкам! Напиши мне о себе, о них, о маме. Мне думается, тех денег в долларах и фунтах, которые хранятся в хорошо тебе известном месте, должно вам хватить на довольно продолжительное время. Если все же возникнут трудности, продай наш дом и переезжайте в наше австрийское гнездышко. Полагаю, там вам будет спокойнее.
Обнимаю тебя и целую.
Твой Ганс».
Баур заклеил почтовый конверт и передал его тут же вошедшему Мишу, будто ждавшему за дверью, когда шеф закончит письмо.
— Миш, попытайтесь его отправить сегодня от своего имени. Как прошла ночь? Вас больше не допрашивали?
— Слава богу, господин группенфюрер, пока не трогали. В госпитале появились новые люди. Утром доставили из какого-то лагеря генерал-майора Левервольде, помните, в люфтваффе он командовал парашютно-десантной дивизией? Говорят, был тяжело ранен под Потсдамом в ногу. Его чуть подлечили и отправили в лагерь, а там началась гангрена. Похоже, будет ампутация.
— Да, я хорошо знал генерала. Жаль его. Смелый, отчаянный человек. Гиммлер в свое время приглашал его перейти в ваффен-СС на должность руководителя разведывательно-диверсионными операциями, одного Скорцени уже не хватало. Но рейхсмаршал Геринг поднял настоящую бурю, и Левервольде остался в люфтваффе. Это его парни захватили в сороковом году аэродромы Голландии. Но это, Миш, между нами. Русские ничего не должны знать о генерале.
— Обижаете, господин группенфюрер. Уверяю вас, Миш — могила. Да, поступил еще один человек, выдающий себя за подполковника инженерных войск. Он тоже тяжело ранен. Но, господин группенфюрер, я его сразу узнал. Это штандартенфюрер СС Гротек, связной рейхсфюрера СС. Он часто приезжал в фюрербункер, заходил ко мне в радиорубку и передавал шифровки. Последний раз, если не ошибаюсь, восьмого апреля. Всегда угощал меня отличными американскими сигаретами и швейцарским шоколадом.
— Выясните, Миш, в каком он состоянии, и держите меня в курсе. То же и о генерале Левервольде.
После ухода Миша и очередной перевязки в палате появился майор НКВД. Немолодой, коренастый, с приятным лицом, почти лысый. От него исходил запах незнакомого одеколона, в котором чувствовался табак и кориандр, любимый запах Баура. Острым, словно бритва, взглядом он окинул палату, книги на тумбочке, пачку писчей бумаги и стопку конвертов. Присев на соседнюю койку, он придвинул табуретку, разложил на ней какие-то форменные бланки и карандаши.
— Разрешите представиться, майор госбезопасности, следователь по особо важным делам главного следственного управления НКВД Зотов. — Майор на удивление прекрасно говорил по-немецки, словно коренной саксонец или тюрингец. Он улыбнулся и расстегнул две верхние пуговицы мундира, демонстрируя доброжелательность. — Специально из Москвы ради вас прилетел. Кстати, Баур, вам привет от ваших хороших друзей, штурмбаннфюреров СС Линге и Гюнше. — Майор еще раз улыбнулся, показывая некую приватность своей информации.
Баур с трудом оторвал глаза от майора, стал рассматривать свои руки, как он обычно поступал, думая о чем-то своем. Адъютант фюрера Гюнше и камер-лакей Линге никогда не были друзьями Баура. Их ничего не связывало, кроме долгого сидения в фюрербункере, ежевечернего кофе с коньяком и пустой болтовни о ежеминутных изменениях в настроении фюрера в зависимости от получаемой информации снаружи, с разрушаемых русским огнем улиц Берлина. Линге был обычным царедворцем, сплетником и мелким интриганом. Гюнше, успевший повоевать на Восточном фронте, получивший Железный крест, как говорили, вполне заслуженно, отличался выдержкой, собранностью и дисциплиной. Он никогда не позволял себе высокомерные выходки, свойственные адъютантам, был скромен и учтив. Но его пустые, холодные глаза никогда ничего не выражали. Да, собственно говоря, он никогда и никому не смотрел прямо в глаза. Но, странное дело, оба, почему-то всегда с особым почтением относились к нему, Бауру. Он не помнил случая, чтобы ему, бригаденфюреру, а затем группенфюреру СС, когда-либо приходилось ждать в приемной фюрера, если возникали какие-либо вопросы. Гюнше тут же входил к фюреру, независимо от того, кого тот принимал, и либо сразу приглашал войти, либо по просьбе фюрера просил подождать несколько минут. Баур слышал от Миша и других в госпитале, что Гюнше и Линге одно время находились в этом же лагере, но вскоре их отправили в Москву, в какую-то главную тюрьму НКВД. Он наконец сосредоточился и ответил майору:
— Гюнше и Линге никогда не были моими друзьями, господин майор. Но за привет, если таковой действительно передавался, большое спасибо.
— Баур, мне известно, что в самом начале вашего пленения вы давали показания сотрудникам военной контрразведки «Смерш» 1-го Белорусского фронта. Я знаком с теми протоколами допросов. Многое из того, о чем вы поведали моим военным коллегам, хотелось бы уточнить, по некоторым вопросам не согласиться с вами, а кое-что поставить вам в вину, как ложную информацию.
От последних слов майора, сказанных таким же ровным тоном, как и прежние, Баура передернуло, он почувствовал прилив крови к лицу и, еле сдерживаясь, процедил:
— Я вас слушаю, господин майор.
— Вы дали показания о том, что самолеты вашей правительственной эскадрильи базировались в Темпельхофе. А разве в Рехлине они не базировались?
— А я никогда и не отрицал этого. Конечно, базировались.
— Почему машины одной эскадрильи базировались сразу на двух аэродромах? В люфтваффе ведь такой порядок не был принят.
— Правительственная эскадрилья никогда не входила в состав люфтваффе, и установленный Герингом и Мильхом порядок на нас не распространялся. Во-вторых, как, видимо, вам известно, стандартный состав эскадрильи Люфтваффе не превышал 12–16 машин. В моей же эскадрилье в конце войны имелось более тридцати машин, то есть почти две строевые эскадрильи люфтваффе. И в Рехлине, и в Темпельхофе, и в Гатове базировались не только мои машины, но и истребители ПВО, и разведчики, и бомбардировщики. На одном аэродроме просто не могли разместиться все мои самолеты. Вы забыли еще аэродром в Тутове, там тоже базировалась часть эскадрильи.
— Убедительно, но не до конца. Не связано ли это с тем, что вы страховались, ну, скажем так, чтобы маскировать вылеты Гитлера?
— Конечно, страховались. Система безопасности
