всем смешного. Свой характер и свое отношение к жизни Г. И. всецело передает и в сказках. Самую обыкновенную шаблонную, всем известную сказку он сумеет скрасить юмором, самый критический момент в сказке он сгладит остротой или шуткой. Любимые сказки его про попов и скабрезные, знает которых он множество; знает Г. И. также много анекдотов, рассказов и пр. И все с тем жесмеш-ным содержанием. Даже былины Г. И. знает не особенно длинные, не серьезные и поет их всегда особым скоморошьим ясаком (напевом); знает Г. И. и песни и также преимущественно шуточного, смешного содержания.
11
Лисица, петух и журавль
Зачинается, починается хорошая сказка, добрая повесь, не от бурка, не от сивка, не от вёшного воронка, не от молодечкого посвисту, не от бабьего поперду; старая старушка пёрнула, семь кирпич с печи сдёрнула, это не сказка — присказка, будет сказка в субботу по вечеру.
Шла мати-лисича на боярския дом, хотела съись из телятника телёнка, из курятника курёнка, от бабы робёнка, от суки щенёнка, от овчи ягнёнка, от кобылы жеребёнка. Вор-петух увидал, крыльями-перьями затрепетал, заздыпел, весь народ услыхал, набежал; старые старухи с лопатами, с ухватами, старые старики с топорищами, с коромыслами, малы робята с мутовками, с колотовками, хотят лисичу бить и убить. Лисича осердилась, пошла в лес, как горбатой бес, под ольхов куст пала, трои сутки пролежала. Вор-петух полетел в чистое поле, на красное древо сел. Мати-лисича пролежалась, пошла по чистому полю; идёт возле древо красно; на древо красно звела оком ясным, сидит вор-петух.
— Што, вор-петух! из своей охоты леташь, але нас зверей увидашь?
— Э, мати-лисича! из своей охоты летаю, а не вас зверей увидаю.
— Што, вор-петух, слезь да покайся, посленьнё времё близко, конец житья ноньце: люди живут по одной жены держат, ты много жон держишь, дерёшься, до кровавых ран для их цапаишься.
Петух стал с ветки на ветку, с сучка на сучёк, пониже, да пониже скакать. Мати-лисича подбегала, крепко петуха в кохти хватала, крылышки, перышки на сторону расклала, начала трепать и приговарить:
— Ну што, вор-петух! Когда мне была крайная нужа, смерть голонна, я богатому купцу але боярину шла, у его хоть бы чего-нибудь съела — много-ле у него знать? А тогда тебя чорт в первых одрал.
Петух на то сказал:
— Э, мати-лисича, княгина, государына! Тебя люди знают, господа почитают, шубки-юпки шьют, по празникам носят; у онного хозяина живут, а двум не служат, у тебя буду жить, дак и тебе служить.
— Вор-петух! Не строй лясы, не точи балы.
Пуще старого трепат приговариват.
— Э, мати-лисича, княгина, государына! Тебя люди знают, господа почитают, шубки-юпки шьют, по праздникам носят, у одного хозяина живут, двум не служат, у тебя буду жить и тебе служить; будем с тобой поживать край моря, доспеем келейку, ты будешь поживать просвиры попекать, а я поедать, да песенки попевать.
Мати-лисича вслабя коктях. Петух вылетел, сел на древо красно.
— Э, мати-лисича! Проздровляем вас в новом чину, ешь кляп да ветчину, не хошь-ле орехов, не выломай зубов.
Мати-лисица пошла по чистому полю, запечалилась пуще старого, ей встречу идёт жараф.
— Што вор-жараф идёшь улыскаисьсе?
— Што так, мати-лисича, печально идёшь ругаишсе?
— А как мне не ругатца, когда посленьня птица в колеснице и та надомной насмеялась.
— А хто же экой?
— А вор-петух.
— А, мати-лисича, умеешь-ле летать?
— Летать не умею.
— Садись на меня, я научу.
Села на журава. Жураф ей унёс высоко.
— Мати-лисича! Видишь ли землю?
— Ёдва-ёдва, с овчину место оказыват.
Жураф ей стрехнул с себя; мати-лисича пала на мякко место, на сенную кучу. Жураф подлетел.
— Мати-лисича! Умеешь-ле летать?
— Летать бы и умею — садитца тежело.
— Садись на меня, научу.
Села на журава. Выше старого унёс жуваф лисичу; стрехнул с себя. Пала мати-лисича на твёрдое место, на болотно: три сажени кости в землю ушли — одно званье у лисичи осталось.
А у купця курицы стали еицы терять, плохо садить.
— Што вы, курицы? куды еицы девайте, тереите?
— А потому мы еицы терям, как у нас ласкового хозяина, петуха не стало.
— А где же ваш петух?
— А наш петух сидит в чистом поле, на красном древе.
У купца был индейской петушищо. Слетал он в праздничной день до обеда [Петух воротился к купцу, купец и спрашивает:]
— Што вор-петух? И где был, где шаталса, и скиталса?
— А я не здешной, приежжой, Бараковской уличи от безногой курицы.
12
Иван злосчастный, мужик бессчастный
Был-жил Иван злосчасной, мужик бесчасной, денег клась не во што, мешок купить не на што; которо заслужит, дак потерят, а не заслужит, дак украдут — не заслужит и получить нечево. Пошол он на свое бесчасьё суда просить. Царь на то сказал: «Как сам нечево не можошь заслужить, дак я как вам могу тут суда дать?» А у царя была доци; на то она сказала: «Батюшко! Как экому мужику не могли суда дать? Я што есь, женско дело, и то бы россудила». А на то царь сказал: «Как его россудишь?» А на то царска доци сказала: «Пускай женитца, можот жону счасливу возьмёт, а если жона не счаслива попадёт, будут дети счасливы, будет жить хорошо». Царь россердилса, за мужика доцерь отдал, и указы везде розослал, штобы их на фатёру нехто ноцевать не спускал.
Иван злосчасной с царской дочерью идут по городу, он и говорит: «Не печалься, царевна, худинькой домок хоть — свой уголок». Пришли, стоит избушка, нету оконич, в другом месте простенков нет, а печки подавну не бывало. Царевна своими платками и нагрудниками призавесила, призатыкала лишно дырьё, и нажигом стали согреватця около огня. В тую ночь царевна вышила ширинку и послала Ивана продавать: «Ты одному лавочнику не продавай, другому не отдавай, а третьему и продай».
Побежал Иван с ширинкой. Один лавочник даваёт сто рублей, другой двести, третьей триста. За триста продал. Взял для своей фатеры што ему требуется, побежал. Прибежал на ростани, выскочил Ярышко, лоб залущил, глаза выторащил. «Оддай, мужик, деньги, добром оддашь, дак слово скажу, добром не отдашь, дак лихом возьму, ничего не скажу». Мужик шевелилса, копалса, деньги отдал. Ярышко слово сказал: Без судьбы Божьей не один волос с головы не гинет. Иван прибежал к своей хозяйке, сказал про
