– Значит, он входил сюда?
– Несомненно, сударь.
– Но как же, раз ключ был при мне? – продолжал настаивать Баск.
Де Сент-Эньян прочитал записку и смял ее.
– Здесь что-то скрывается, – пробормотал он в раздумье.
Портос, предоставив ему несколько мгновений на размышления, возвратился затем к первоначальному предмету их разговора.
– Не желаете ли вернуться к вашему делу? – спросил он де Сент-Эньяна, когда лакей удалился.
– Но его объясняет, по-видимому, эта записка, столь непонятным образом попавшая сюда. Виконт де Бражелон сообщает, что меня посетит один из его друзей.
– Этот друг – я; выходит, что он сообщает вам о моем посещении.
– С тем, чтобы передать вызов?
– Вот именно.
– И он утверждает, что я оскорбил его?
– Жестоко, смертельно.
– Но каким образом, объясните, пожалуйста. Его действия столь таинственны, что мне затруднительно обнаружить в них какой-нибудь смысл.
– Сударь, – ответил Портос, – мой друг должен располагать достаточными причинами; что же до его действий, то если они, как вы говорите, таинственны, – обвиняйте в этом лишь самого себя.
Последние слова Портос произнес таким уверенным тоном, что человек, который знал его недостаточно хорошо, должен был бы подумать, что они полны глубокого смысла.
– Тайна! Допустим. Давайте постараемся разобраться в ней, – сказал де Сент-Эньян.
Но Портос наклонил голову и изрек:
– Для вас предпочтительнее, чтобы я не входил в ее рассмотрение; на это есть исключительно серьезные основания.
– Я очень хорошо понимаю их. Отлично, сударь. Ограничьтесь лишь самым легким намеком; я слушаю вас.
– Прежде всего тем, – начал Портос, – что вы переехали со старой квартиры.
– Это правда, я переехал.
– Вы, стало быть, признаете это? – спросил Портос с видимым удовольствием.
– Признаю ли? Ну да, признаю. С чего вы взяли, что я могу отпираться?
– Вы признали? Отлично, – отметил Портос, поднимая вверх один палец.
– Послушайте, сударь, каким образом мой переезд может причинить какой-либо вред виконту де Бражелону? Отвечайте же! Я совершенно не понимаю того, о чем вы толкуете.
Портос остановил графа и важно заявил:
– Сударь, это лишь первое обвинение среди тех, которые выдвигает против вас господин де Бражелон. Если он выдвигает его, значит, он почувствовал себя оскорбленным.
Сент-Эньян нетерпеливо ударил ногой по паркету.
– Это похоже на неприличную ссору, – сказал он.
– Нельзя иметь неприличной ссоры с таким порядочным человеком, как виконт де Бражелон, – продолжал Портос. – Итак, вы ничего не можете прибавить по поводу переезда?
– Нет. Дальше?
– Ах, дальше? Но заметьте, сударь, что вот уже одно обвинение, на которое вы не ответили или, вернее сказать, ответили плохо. Как, сударь, вы переезжаете со старой квартиры, это оскорбляет господина де Бражелона, и вы не приносите своих извинений. Очень хорошо!
– Что? – воскликнул де Сент-Эньян, выведенный из себя флегматичностью своего собеседника. – Я должен советоваться с господином де Бражелоном, переезжать мне или остаться на прежнем месте? Помилуйте, сударь!
– Обязательно, сударь, обязательно. Однако вы увидите, что это ничто по сравнению со вторым обвинением.
Портос принял суровый вид:
– А о люке, сударь, что скажете вы о люке?
Сент-Эньян мертвенно побледнел. Он так резко отодвинул стул, что Портос, при всей своей детской наивности, догадался о силе нанесенного им удара.
– О люке? – пробормотал Сент-Эньян.
– Да, сударь, объясните, пожалуйста, если можете, – предложил Портос, тряхнув головой.
Де Сент-Эньян потупился и прошептал:
– О, я предан! Известно все, решительно все!
– Все в конце концов делается известным, – заметил Портос, который, в сущности, ничего не знал.
– Вы видите, я так поражен, до того поражен, что теряю голову!
– Нечистая совесть, сударь! О, очень нехорошо!
– Милостивый государь!
– И когда свет узнает, и пойдут пересуды…
– О сударь, такую тайну нельзя сообщить даже духовнику! – вскричал граф.
– Мы примем меры, и тайна далеко не уйдет.
– Но, сударь, – продолжал де Сент-Эньян, – господин де Бражелон, узнав эту тайну, отдает ли себе отчет в опасности, которой он подвергается и подвергает других?
– Господин де Бражелон не подвергается никакой опасности, сударь, никакой опасности не боится, и с божьей помощью вы на себе самом вскоре испытаете это.
«Он сумасшедший! – подумал де Сент-Эньян. – Чего ему от меня нужно?»
Затем он проговорил вслух:
– Давайте, сударь, оставим это дело.
– Вы забываете о портрете! – произнес Портос громовым голосом, от которого у графа похолодела кровь.
Так как речь шла о портрете Лавальер и так как на этот счет не могло быть ни малейших сомнений, де Сент-Эньян почувствовал, что он прозревает.
– А-а! – вскричал он. – Вспоминаю, господин де Бражелон был ее женихом.
Портос напустил на себя важность – эту величавую личину невежества.
– Ни меня, ни вас также не касается, – сказал он, – был ли мой друг женихом той особы, о которой вы говорите. Больше того, я поражен, что вы позволили себе столь неосторожное слово. Оно может, сударь, причинить вам немало вреда.
– Сударь, вы – сам разум, сама деликатность, само благородство, совмещающиеся в одном лице. Наконец-то я догадался, о чем, собственно, идет речь.
– Тем лучше! – кивнул Портос.
– И вы дали мне понять это самым точным и умным способом. Благодарю вас, сударь, благодарю.
Портос напыжился.
– Но теперь, – продолжал Сент-Эньян, – теперь, когда я постиг все до конца, позвольте мне объяснить…
Портос покачал головой, как человек, не желающий слушать, но де Сент-Эньян снова заговорил:
– Я в отчаянии, поверьте мне, я в полном отчаянии от всего, что случилось, но что бы вы сделали на моем месте? Ну, между нами, скажите, что бы вы сделали?
Портос поднял голову.
– Дело не в том, молодой человек, что бы я сделал и чего бы не сделал. Вы осведомлены о трех обвинениях, разве не так?
– Что касается первого среди них, сударь, – и здесь я обращаюсь к человеку разума и чести, – раз было высказано августейшее пожелание, чтобы я перебрался в другие комнаты, следовало ли мне, мог ли я пойти против него?
