Тема разговора перешла с оборотней на мертвецов и кладбища. Я сама удивлялась собственной хладнокровности в этом вопросе: ни грамма сожаления. Затем мы обсуждали наши медицинские заключения и выяснили, что Костя ошибся, написав, что у самого здорового (в смысле, крупного) из трупов сломан второй позвонок, а не четвёртый.
Костя совершенно не боялся меня, но слушал каждое моё слово и искал, за что бы уцепиться. Мы весело болтали, смеялись.
Зазвонил мобильный. Дилан. Я знаком показала Косте, чтоб замолчал, и нажала кнопку «Ответить».
— Вечером будь дома.
— Хорошо.
Это был наш самый короткий разговор из всех.
«Он едет…» — пронеслось у меня в голове.
Эмоции начали оживать, в животе появилось неприятное волнение. Я представила, как Дилан накажет меня за случившееся. Ударит? Откажется от меня? Посадит в клетку? Мне не хотелось портить отношения с ним, однако я приготовилась рассказать всё, что знаю, включая поход в клуб. По крайней мере, скрывать от него правду было бы трусливо.
Игривое настроение как волной смыло. Я извинилась перед Костей и пошла в библиотеку. Стало не по себе.
«Дилан должен встать на мою сторону, ведь это была самооборона, я не убийца! Я даже представить себе не могла, что такое может произойти!» — сама себя утешала я.
Домой хотелось и не хотелось. Шесть часов вечера, а я жадно впилась в параграф о строении позвоночника человека.
«Так им и надо. Если бы мне ещё раз довелось пережить подобное, я сделала бы это снова, даже колебаться не стала бы!»
На щеке всё ещё ныл замазанный тональным кремом и пудрой след от удара Седого. К счастью, обошлось без сотрясения мозга, хотя был такой риск. Его ярость была бессмысленна, а моя обида на него — незабываема. Мне больше не хотелось жить рядом с ним. И ещё: я впервые увидела, как выглядит оборотень в пограничном состоянии, про которое говорил Дилан. Вероятно, той ночью я тоже превратилась в такого монстра.
Когда я пришла домой, в комнате уже горел свет. От предвкушения нового потока гнева свело челюсть, а хотелось, чтобы Дилан обнял меня и пообещал, что теперь всё будет хорошо.
— Мне всё рассказал отец. Что скажешь ты?
— Скажу, что ты выбрал для разговора неверный тон, — ответила я уже заготовленной фразой.
Дилан был похож на того человека, которого я увидела в день своей свадьбы: жёсткого, злобного, презирающего меня.
— Ты должна была сидеть дома, как я тебе велел! — повысил голос он.
— О, я расскажу тебе больше, чем ты знаешь от отца, — я вошла в комнату, вольготно устроилась на диване и продолжила. — Я возвращалась домой в шестом часу утра из клуба, куда меня пригласили работать танцовщицей. Почему-то последнее время всем было не до меня, поэтому я согласилась работать, не посоветовавшись ни с мамой, ни с тобой. Да, я это сделала. По дороге меня схватили пятеро пьяных мужиков. Меня ударили в живот и оттащили в кусты. Они не реагировали на мольбы отпустить меня. Последнее, что я помню, — это как один из них пытался снять мои джинсы, — я на секунду замолчала. — Впрочем, нет, это ещё не всё. Я проснулась дома, оттого что пришёл твой отец, и он избил меня не хуже тех тварей. Вот здесь след на всю щёку, — жестом указала я на больное место. — Пришлось замазать тональником и пудрой. А вчера вечером приехала моя мама… — я протянула слово «мама». — Она сказала всё то, что сейчас хочешь сказать ты, поэтому можешь не повторяться. Да, я позор семьи, я убийца. Но никого из вас не интересовало, что при этом чувствую я.
В моей голове всё встало на свои места. Речь получилась не такой внушительной, как мне представлялось, но я поняла одну очень важную вещь: больше нельзя быть беззащитной девочкой и позволять обижать себя.
— Ты закончила?
— Нет! — я подняла вверх указательный палец. — Нет! Ещё кое-что: если бы это вдруг каким-то образом случилось снова, я поступила бы точно так же, и уже сознательно.
— Я изначально ошибся в своём отношении к тебе: позволил тебе чувствовать себя свободной. Это больше не повторится.
— Дилан. Не стоит этого делать! — я посмотрела ему прямо в глаза. — Это навсегда испортит наши отношения, и ты меня всё равно не удержишь.
— Я виноват, что допустил такое, поэтому с сегодняшнего дня я запрещаю тебе общаться с твоими друзьями и ходить куда-либо, кроме университета и магазина. Если ты нарушишь запрет, о своей мечте стать врачом можешь забыть.
Этот шантаж обидел меня сильнее, чем мог бы хлёсткий удар по лицу. Моё молчание означало бы сейчас покорность, слабость. Возможно, все вокруг меня сошли с ума, но только не я.
— Что ж. Надеюсь, ты теперь понимаешь, что после сказанного тобой ни о каких родственных отношениях между нами не может быть и речи.
— Твои угрозы ничего не изменят.
— Это констатация фактов, а не угрозы. Разговор окончен.
В этот вечер я не готовила еду и не ела сама. Пустой холодильник. Дилан не сказал больше ни слова. Позднее я слышала, как он что-то разбил в ванной, потом глухие звуки ударов кулаками о стену. Сначала я хотела спросить, всё ли у него в порядке, но решила, что это будет похоже на издёвку, а разговора всё равно не выйдет. В моей голове созрел план действий, грандиозный план.
«О, это будет отличный сюрприз для всех!» — предвкушала я.
Ночевать пришлось на одном диване. Отвернувшись к стене, я неподвижно лежала, но готова была в любой момент соскочить с постели. По дыханию Дилана я поняла, что ему тоже не спится. Наутро, опять же, никто никому ничего не сказал.
Единственной загвоздкой в сложившейся ситуации было то, что я осталась почти без средств к существованию. Небольшие накопления ни в коем случае нельзя было потратить на необязательные вещи. Жить в квартире я больше не собиралась, хотела вернуться в общежитие. Можно было продать подаренные на свадьбу украшения, но мне не хотелось брать не своего, хоть я и понимала, что это никому не нужные принципы.
Утро среды началось для меня с бурной деятельности: я перезвонила Ирине из клуба и попросилась обратно, написала заявление на предоставление места в общежитии и закрыла пару долгов по предметам. Я осознавала, что впереди жизнь, в которой мне не на кого положиться, кроме себя. После учёбы я оплатила госпошлину, оставила в суде заявление на развод, оттуда Дилана должны были в скором времени оповестить.
Я задавалась вопросом: не слишком ли сгоряча я совершаю эти поступки? Возможно. Но почему-то никто из близких больше не видел во мне человека. Нужно было проучить их всех.
Днём в вузе моё настроение здорово поднялось, кроме того, девочки из группы угостили меня булочками. Тело, изморённое голодом, будто бы воспрянуло духом. Зато я не знала, что делать там, — в квартире, где я не чувствовала себя, как дома.
«Если меня примут обратно в общежитие, где мне взять деньги на оплату жилья? Что сказать Анке и Люде? У них снова появится тьма вопросов», — размышляла я.
