Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
никто из пленных и ссыльных галицийских и буковинских украинцев прежде не бывал в России, во всяком случае в ее азиатской части. При упоминании Сибири перед глазами у них вставали картинки из польской литературы: «бескрайняя снежная тундра, непролазная тайга и закованные в кандалы люди в шахтах»[657]. Постепенно украинцы убедились в гипертрофированности этих представлений. Пожив некоторое время в Сибири, поэтесса К Малицкая расхотела переезжать в Центральную Россию: «Тут здоровый воздух, народ не относится к нам враждебно и, как бы там ни было, жизнь дешевле»[658]. На Поднепровской Украине галичан и буковинцев воодушевляли встречи с соплеменниками. На понятном языке те расспрашивали их, считают ли они себя украинцами и знают ли что-то о Тарасе Шевченко[659]. Те, кто жил в Киеве, много общались с местными единомышленниками и посещали знаковые для украинского движения достопримечательности. «Такого впечатления я еще в своей жизни не испытывал. Меня охватила дрожь, и все мы чувствовали, что дух Тараса витает среди нас», – вспоминал С. Федак о посещении могилы Шевченко[660]. Впору согласиться с М. фон Хагеном, что оккупация военных лет «впервые в современной истории объединила две Украины»[661].
Период с июня 1916 по июнь 1917 года – с начала Брусиловского прорыва до полного оставления русскими войсками Галиции и Буковины, – в западноукраинской мемуаристике и публицистике назывался «второй оккупацией». Для местных украинцев он была значительно мягче «первой». Русские военные власти прислушались к аналитикам, призывавшим подойти к делу осторожно, дабы породить среди украинцев «новые направления мысли, примиренные с русской государственной идеей»[662]. Как писал Д. Дорошенко, «не было уже тенденции непременно лезть в душу завоеванному населению, преследовать его веру, его язык»[663]. Осенью 1916 года в подконтрольных русским военным районах Галиции были сняты ограничения на преподавание на украинском и польском языках в школах. Недовольство со стороны МИД и русских консервативных кругов игнорировалось – задачи армейского тыла были важнее[664].
Ярким примером либерализации русской политики по отношению к украинскому движению стало открытие гимназии в Городенке. Во главе этого учебного заведения встал известный украинский педагог Антон Крушельницкий. Позднее он признавал, что, хотя работа в гимназии «до края надломила мою энергию и силы», сама возможность давать украинской молодежи образование стоила того: «Представьте себе: без учителей, необходимых средств, без денег, при новых и новых учениках – в самом деле много хорошего»[665]. В гимназии дети учились по довоенным программам и учебникам, не преподавался только немецкий язык. «Учеба и воспитание осуществлялись в украинском духе, – вспоминал бывший учащийся гимназии. – Не праздновали московских государственных праздников, не учили предметов по истории, географии или московскому языку»[666].
Изменение вектора политики в отношении галицийских украинцев закономерно возмущало русофилов. «Русская политика в Галичине – это нечто невероятное, – писал один из них единомышленнику. – Разрешили открыть Крушельницкому мазепинскую Гимназию в Городенке, какие-то представители В.З.С. (Всероссийского земского союза. – Авт.) Лейба и Кº в Коломые открывают в сотрудничестве с мазепинцами приют для „румынских“ детей. Конфискованные австрийцами русские общества и дальше остаются в руках мазепинцев»[667]. Харьковский архиепископ Антоний (Храповицкий), до войны руководивший Волынской епархией, в начале 1917 года сообщал черновицкому губернатору, что галичан «одолевают в Галиции поляки и мазепинцы; по мазепинским учебникам преподают в школах, в каковых учебниках поносятся Россия и православие и восхваляются Франц Иосиф и Иван Мазепа»[668].
Послабления украинскому движению не помогли русским властям заручиться симпатиями местного населения. «От прежнего раболепства и как будто бы симпатий – никакого следа, скорее проглядывает нечто близкое к озлоблению и сочувствию австрийцам», – резюмировал в служебной переписке русский чиновник[669]. «„Православные“ галичане, – писал депутат Государственной думы Н.Д. Крупенский, неоднократно бывавший в Галиции в годы войны, – оказывались православными до следующего униатского богослужения и русофилами до следующего австрийского воздействия». Парламентарий отмечал, что русские войска в последнее время небезосновательно подозревали русофилов в шпионаже в пользу «своих владык австрийцев»[670].
В сентябре 1916 года войска Центральных держав остановили российское наступление в Восточной Галиции – угроза повторного занятия Львова была снята. Однако 22 сентября ВУС обнародовал «воззвание к культурному миру» с «самым решительным протестом» против преследования украинского языка и культуры в Галиции и Буковине. В конце воззвания говорилось, что украинцы стремятся к «такому упорядочению отношений в Восточной и Центральной Европе, которое давало бы украинскому народу полную возможность самостоятельного национально-политического развития, свободного от верховодства соседних народов»[671]. Журнал «Шляхи» назвал это обращение неудачным и запоздалым[672]. В.П. Сватковский предполагал, что воззвание направлено на возбуждение анти-российских настроений среди украинцев в не занятой русскими части Галиции[673].
3.5. Акт 5 ноября 1916 года и его последствия
К концу июля 1916 года К. фон Штюргк и премьер-министр Транслейтании И. Тиса окончательно примирились с провалом австро-польской концепции: противостоять Германии в вопросе будущего польских земель было бесполезно[674]. В августе того же года власти Дунайской монархии согласились на провозглашение марионеточного Польского королевства на оккупированных австро-германскими войсками польских землях Российской империи. Дабы предотвратить возможные польско-германские претензии на Галицию, австро-венгерская сторона предложила включить в текст соответствующего манифеста пункт о провозглашении Галиции «неделимым целым» в составе империи Габсбургов[675]. Это означало автономизацию региона, долгожданную для поляков и неприемлемую для украинцев.
Если еще в конце августа 1916 года «Діло» называло планы по автономизации Галиции утопией[676], то в конце октября эта перспектива уже не считалась невозможной. Газета предупреждала, что австрийские украинцы ни за что не пойдут на «примирение с польской государственностью» на своей земле[677]. Последнюю треть месяца украинские круги провели в нервозной обстановке. 21 октября в Вене австрийским социал-демократом Ф. Адлером был убит глава австрийского правительства Штюргк – главный адресат всех просьб и жалоб украинских политиков. 28 октября на заседании ВУС Жук заявил, что руководство совета ведет себя как «рабы и слуги»: «Мы не умеем себя вести ни с другими народами, ни с министрами. Если люди, стоящие во главе, так себя ведут, то кто будет считаться с нами?»[678]
Решение об автономизации не было шоком: разговоры об этом поползли по Вене за несколько дней до обнародования. На фоне тревожных слухов украинские депутаты рейхсрата попросили нового министра-президента Э. фон Кербера об аудиенции. На приеме вечером 4 ноября они возмущались, что правительство не только не согласовало с ними планы по Галиции, но и вообще не поставило в известность
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
