Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
служит. А сейчас он укрепляет их волю к действию. Вряд ли это исполнено особого смыла. Но такова уж работа человека – менять вещи местами: нужно выбирать – делать это или вообще бездействовать. Очевидно, оранцы сделали свой выбор. Пройдут годы, и у этой безмятежной бухты они нагромоздят вдоль берега груды и груды булыжников. А через столетие, то есть завтра, все надо будет начинать сызнова. Но сегодня эти нагромождения скал свидетельствуют в пользу снующих среди них людей в масках из пыли и пота. Истинные памятники Орана – его камни.[36]
Камень Ариадны
Иногда кажется, что оранцы подобны другу Флобера, который, умирая, бросил последний взгляд на эту неповторимую землю и воскликнул: «Закройте окно, это слишком прекрасно». Оранцы закрыли окно, они замуровали себя, изгнали пейзаж. Но Пуатвен умер, а дни после его смерти продолжали следовать за днями. Так же за желтыми стенами Орана море и земля продолжают свой вялый диалог. Это постоянство мира всегда вызывало у человека противоречивые чувства. Оно приводило его в отчаяние и одновременно вдохновляло. Мир говорит всегда одно и то же, сначала он заинтересовывает, потом утомляет. Но в конце концов он добивается своего благодаря настойчивости. Он всегда прав.
Уже у самых ворот Орана природа повышает тон. Со стороны Канастеля простирается огромная целина, поросшая благоухающими кустарниками. Солнце и ветер говорят там только об уединении. Над Ораном гора Санта-Крус, плато и тысячи оврагов, ведущих к нему. Проезжие некогда дороги цепляются за склоны холмов, высящихся над морем. В январе некоторые дороги испещрены цветами. Маргаритки и лютики превращают их в пышные аллеи, в желтых и белых тонах. О горе Санта-Крус все сказано. Но если бы я продолжал о ней говорить, я обошел бы молчанием священные шествия, когда люди карабкаются по крутому холму в большие праздники, чтобы воскресить в памяти былые паломничества. Они одиноко бредут по красному камню, поднимаются над неподвижной бухтой и приходят сюда, чтобы этот светлый и прекрасный час провести в отрешенности и забвении.
Оран имеет и свои песчаные пустыни: пляжи. Те, которые находятся совсем рядом с городскими воротами, пустуют только зимой и весной. Тогда это площадки, усеянные асфоделями и застроенные маленькими трогательными виллами посреди цветов. Внизу глухо ворчит море. Однако солнце, легкий ветер, белые асфодели, резкая голубизна неба заставляют вспомнить лето, золотую молодежь, которая тогда заполняет пляж, долгие часы на песке, сменяемые сладостью вечеров. Каждый год на побережье новый урожай девушек-цветов. По-видимому, у них только один сезон. В следующем году их заменят другие пылкие венчики, которые прошлым летом были еще маленькими девочками с упругими, как весенние почки, телами. В одиннадцать часов утра с плато спускается эта молодая плоть, едва прикрытая пестрыми тканями, и многоцветной волной обрушивается на песок.
Нужно пройти дальше (но все равно поразительно близко от того места, где толкутся двести тысяч человек), чтобы обнаружить все еще девственный пейзаж: длинные пустынные дюны, где пребывание людей не оставило никаких следов, кроме ветхой хижины. Иногда пастух-араб гонит по вершинам дюн черные и бежевые пятна своего козьего стада. В этих краях Орании каждое утро лета кажется первым со дня творения. А каждые сумерки кажутся последними, торжественной агонией, о которой свидетельствует при заходе солнца последний луч, сгущающий все краски. Море – ультрамариновое, дорога – цвета свернувшейся крови, пляж – желтый. Все исчезает вместе с зеленым солнцем; часом позже дюны освещены луной. Наступают бесконечные ночи под звездным дождем. Иногда их перерезают грозы, молнии пронзают дюны, обесцвечивают небо, бросают на песок оранжевые отблески, слепят глаза.
Но этим нельзя поделиться. Это нужно пережить. Сколько уединения и величия придает этим местам их незабываемое обличье! На ранней влажной заре, когда только что прокатились первые еще черные и горькие волны, новое существование рассекает тяжелую воду ночи. Я вспоминаю об этих радостях, не сожалея об их утрате. Впрочем, признаю, что все это было прекрасно. После стольких лет все это еще существует где-то в моем сердце, хоть его и не назовешь слишком верным. И я знаю, что сегодня, если я захочу туда вернуться, то же самое небо опрокинет на пустынные дюны свои дуновения и звезды. Именно здесь простираются самые непорочные земли.
Но непорочность нуждается в песке и камнях. Человек разучился в ней жить. По крайней мере, так можно подумать, раз он окопался в этом странном городе, где дремлет скука. И все-таки именно это противоречие составляет достоинство Орана. Столица скуки в осаде непорочности и красоты, армия, которая ее вкруговую теснит, имеет столько же солдат, сколько камней окрест. И какое сильное искушение сдаться врагу иногда все же возникает в этом городе! Какой соблазн кроется в том, чтобы отождествить себя с этими камнями, слиться с этим обжигающим и бесстрастным миром, противостоящим истории и ее тревогам! Но вероятнее всего, это тщетно. Ибо в каждом человеке упрятан глубинный инстинкт, который не является ни инстинктом разрушения, ни инстинктом созидания. Речь идет только о том, чтобы ни на что не походить. В тени раскаленных стен Орана, на его пыльном асфальте слышится иногда этот призыв. Порой кажется, что души, которые ему поддадутся, никогда не будут разочарованы. Это тьма Эвридики и сон Изиды. Это пустыни, где мысль вот-вот зародится и будто прохладной рукой ляжет на взволнованное человеческое сердце. На этой Масличной горе бдение бесполезно: дух устремляется к уснувшим апостолам и благословляет их. В самом ли деле они ошибались? Все-таки у них было их Откровение.
Подумаем о Шакьямуни в пустыне. Он оставался там долгие годы, сидящий на корточках, неподвижный, с глазами, обращенными к небу. Сами боги завидовали этой мудрости и этой судьбе, подобной судьбе камня. В его вытянутых застывших руках ласточки свили свои гнезда. Но однажды они улетели, подчиняясь зову далеких земель. И тот, кто убил в себе желание и волю, славу и страдание, заплакал. Бывает, что и на скале вырастают цветы… Итак, согласимся с камнем: когда это нужно, он тоже может сообщить нам ту тайну и тот восторг, какие мы ждем от людей. Но и то и другое не навсегда. Что же продлится дольше? Тайна человеческих существ исчезает, и вот мы снова брошены в череду желаний. И если камень не может дать нам больше, чем человеческое сердце, он может дать нам, по крайней мере, ровно столько же.
«Быть ничем!» В течение миллионов лет этот вопль склонял миллионы людей к метафизическому бунту против страдания и тщеты желаний. Отзвуки этого бунта сквозь века и
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
