– Нет, спасибо, с этим все в порядке, – отвечаю я, вставая. – Но если ты одолжишь мне кофту с длинным рукавом и какую-нибудь куртку, буду благодарна.
Ливень тут же вываливает передо мной все содержимое своего шкафа и даже находит для меня запасной дождевик – эта вещь всегда кстати. Переодевшись, я снова смотрю на телефон, но от Герцен все еще нет никаких сообщений.
* * *
В Гронингене я раньше не бывала, только слышала о нем от Лауры, и город меня не впечатлил – все те же домики с покатыми крышами и большими окнами, те же каналы, башенки и лодки, которые можно увидеть в любой другой провинции. В Нидерландах мне всегда не хватало разнообразия и простора – для меня это слишком маленькая страна, слишком плоская и тесная, а до того, как у меня появились собственные деньги, я даже и ее толком не видела – мы с семьей редко выезжали куда-нибудь дальше нашего городка. Потом, с компанией и одна, я объездила почти всю Европу, но скоро мне и это надоело. Все эти уютные маленькие деревушки, старинные города, огромные мегаполисы – это интересно на самом деле, но в какой-то момент я пресытилась впечатлениями. Это как пицца – когда заказываешь ее в первый раз, в складчину с друзьями, кажется, что ел бы ее каждый день, а потом через неделю уже смотреть на нее не можешь.
Выйдя из квартиры Ливня, я дохожу пешком до центра и какое-то время просто бесцельно бреду вдоль канала. Обычно утро в таких городках сонное, но тут, несмотря на ранний час, народу на улицах полно. Судя по тому, как они кутаются в свои слишком легкие куртки, большинство из них туристы. Не повезло им – от проглянувшей было весны не осталось и следа: низкое темное небо бугрится, как размокшая бумага, воздух сырой и холодный. Непонятно, зачем люди приезжают сюда в отпуск. Неужели не могут выбрать что-нибудь красивое, но с более приятным климатом?
Немного побродив по центру, я наконец впервые за последние пару дней чувствую дикий голод – акулу бы обглодала живьем – и захожу в The Brothers позавтракать. Заказываю uitsmitj er – тосты с ветчиной, поверх которых кладут яичницу, а сверху добавляют тертый сыр и соус. Вкусное сытное блюдо с забавным названием: одно из значений этого слова в нидерландском – «вышибала». Не знаю почему – наверное, такие бутерброды придуманы для суровых, крепких парней.
В ожидании заказа я пью кофе и пытаюсь понять, что же все-таки вчера произошло. Насколько сильным должно было быть лекарство в том пластыре, чтобы меня так накрыло? Или это все-таки последствия удара? Не могла же я такое сделать в здравом уме.
Тут передо мной ставят тарелку с аппетитными тостами, и я принимаюсь за свой завтрак, так и не додумав. Интересно, как вообще выживают люди, которые от сильных эмоций не могут есть целыми неделями? Наверное, никак, во всяком случае я не хочу проверять.
– Доброе утро. Вы не возражаете?.. – И, не дожидаясь ответа, кто-то присаживается за мой столик.
Я медленно поднимаю голову, стараясь, чтобы мой взгляд все сказал и не пришлось даже начинать разговор. Напротив меня сидит мужчина в черной рубашке и черной шелковой жилетке – тот самый, которого я видела в лофте за фортепиано. Теперь, когда мы сидим так близко, я вспоминаю его лицо в мельчайших деталях: острые скулы, зачесанные назад волнистые волосы, которые странно меняют цвет и кажутся то каштановыми, то почти седыми. Свой бежевый плащ он уже пристроил на вешалку в углу.
Пока я собираюсь с мыслями, мужчина медленно, лениво поворачивается к соседнему столику, будто забыв обо мне. Там двое подростков – парень и девушка – пытаются распилить столовым ножом малиновое пирожное, не разрушив прекрасную верхушку из сливочного крема и свежих ягод. У ребят наверняка не хватило денег на два десерта – место недешевое, но популярное. Когда пирожное распадается на две половины, незнакомец на секунду касается плеча девушки кончиками пальцев – ни она, ни парень этого не замечают, так все их внимание сосредоточенно на лакомстве.
Девушка бледнеет, глаза у нее расширяются от ужаса, нож выпадает из пальцев и со звоном брякается о край тарелки.
– Что с тобой? – спрашивает парень.
Но она не отвечает. Она кладет руку на низ живота, потом, будто опомнившись, отдергивает и, пошатываясь, бредет в сторону туалетов. Несколько секунду спустя парень встает и нерешительно идет за ней, забыв про десерт и лежащие на стульях сумки.
Мужчина тем временем забирает с тарелки половину пирожного и отправляет в рот, потом не спеша, тщательно вытирает пальцы салфеткой и поворачивается ко мне. Темные глаза смотрят на меня с холодным любопытством, тьма плещется в зрачках – злая, бездонная, вечно голодная пропасть.
– Возраст человеческого существа не имеет значения, – говорит он. – Даже нерожденный ребенок способен почувствовать тьму с первого дня жизни и возненавидеть своих родителей. Сейчас мальчик подождет ее у двери, а когда наконец преодолеет смущение и решится войти в дамскую уборную, найдет там свою девочку на полу в луже крови. Потом, если она выживет, она расскажет ему, что он чуть не стал отцом… И скорее всего, с ней уже вряд ли им станет.
Ясно, значит, уборную скоро закроют. Поищу где-нибудь поблизости. Я вонзаю вилку в сочный тост и решаю полюбопытствовать:
– Как вы угадали беременность? Вы что, видите людей насквозь?
– Нет. Просто чувствую количество жизней рядом, тут их было на одну больше.
– Вы могли бы просто купить пирожное.
– Не хотелось отвлекаться. Я люблю сладкое, но тут такой момент… Если бы вы знали, как долго я ждал нашей встречи!..
Он говорит по-итальянски, с характерным северным акцентом, и что-то в этом выговоре кажется мне знакомым.
– Может, тогда представитесь? – предлагаю я. – А то как-то неловко – вы меня знаете, а я вас нет.
– О, перестаньте. Чувство неловкости вам не знакомо, как и многие другие чувства. Вы только читали их описание, чтобы уметь распознавать у людей. Так что, полагаю, с формальностями мы закончили. Перейдем к делу. Я намерен вам кое-что предложить.
– Еще один дикий способ отбирать у детей сладости?
Он смеется:
– Нет, кое-что получше.
– И что же это?
– Жизнь. Настоящую, полноценную жизнь, не жалкое существование в виде почти человека.
Он замолкает и ждет моей реакции. Я с сожалением смотрю на свой завтрак – остынет же. Но этот тип меня заинтересовал. Ему лет под пятьдесят, и он дискорд, но его тьма другая – дикая, свободная. Я различаю ее оттенки так же легко, как цвет глаз или волос, потому что тьма – часть моей природы.
– Вам предстоит узнать много нового, Сэйнн, – говорит мужчина и расслабленно откидывается на спинку стула, как будто для разговоров у нас впереди целый день. – Но я начну с простого. Не могу сейчас назвать вам своего имени, скажу только, что у нас с вами есть кое-что общее. И это не только отметина на запястье. – Он поднимает левую руку и оттягивает манжету рубашки, показывая мне печать Дискордии. – Нет, нас связывает кое-что еще, но и об этом позже. Главное, что я сейчас хочу вам сказать, – в вас есть огромный потенциал. Немыслимый. Как и у многих ваших собратьев – наших с вами собратьев, он подавлен эликсиром, болтовней менторов и разными другими условностями. Но ваш темный дар уникален. С ним для вас нет ничего невозможного.
