Книга Ангел - Михаил Иванов

«Надо вспомнить что-нибудь приятное, – думал Март, стиснув зубы и осторожно сползая вниз, в глухую темноту пещеры. – Что-нибудь светлое, беззаботное, вселяющее уверенность в завтрашнем дне. Что-нибудь вроде… вроде солнца… И лета…»

Солнце и лето… Как давно это было! Разноцветье луговых трав, пёстрым покрывалом наброшенное на пологие спины холмов, и утоптанная до состояния камня грунтовая дорога, которая лихо петляет между ними, – по нагретой солнцем земле можно идти босиком, без опасения поранить пятку о камень или колючку… Внезапная феерия грозы, и томный дух, исходящий от земли, распаренной после обильного скоротечного дождя… Покрытая бурым налётом узкоколейка с изредка курсирующим по ней толкачом, и острый запах, исходящий от шпал, уложенных слишком редко, чтобы на каждую приходился ровно один шаг, – только прыгать… Март увидел перед собой просторный деревянный дом, в котором он жил подростком, и соседского рыжего пса – бесхитростного и беззлобного побирушку, чей самый страшный кошмар – гроза – заставлял его, совершенно обезумевшего от паники, бросаться, минуя прихожую, прямо в спальню и забиваться под кровать (и это при том, что в нормальном состоянии робость и деликатность характера не могли позволить скромняге даже лапу на порог поставить!). Пьяный хозяин-сосед, ни за что ни про что, однажды забил его до смерти… Образы, вставшие перед глазами, были настолько реальны, что Март даже разобрал слова песенки, которую напевал себе под нос неунывающий пожилой бородач, владелец фермы. Парадоксально гармонично вплетая элемент хаоса в нехитрый мотив, до слуха донеслись причитания его жены: та, словно сойка возле разорённого гнезда, металась по кухне в тщетных потугах реанимировать испорченный ужин – и даже этот горьковатый запах подгоревшей пищи Март тоже уловил совершенно отчётливо! Должно быть, оба – и фермер, и его жена – давно умерли – ведь столько лет прошло…

Прихотью своего не вполне осознанного желания, Март оказался в том глубинном пласте памяти, где отгорал последний день августа и пылало тонущее в раскалённой пыли красномордое солнце. Его, впечатлительного недоросля, всегда ставил в тупик парадокс: вот сегодня ещё лето, а завтра… На первый взгляд ничего не изменится: будет такая же ясная погода, и будет так же, до свекольного румянца, поджаривать плечи полуденное солнце, и птицы, точно так же, как за день до этого, продолжат устраивать суетливую чехарду, решая свои птичьи дела… Только лета уже не будет. И вообще, неизвестно, вернётся ли оно когда-нибудь. Вернётся ли он в это лето? Вернётся ли Она?.. И так до умопомрачения сильно захотелось удержать тот угасающий день, последний уголёк отгоревшего сезона вольной жизни, который не повторится (теперь он знал это) больше никогда, – и раздуть его, и кануть в ожившее на несколько мгновений пламя без оглядки! Но… Что памяти жалкий бриз? Подобно скудному глотку, он способен лишь пробудить и усилить жажду, однако возможно ли ухитриться испить из потока времени столько развоплощённого прошлого, чтобы остаться в давным-давно минувшем, но до сих пор наполненном золотым дыханием солнца фрагменте навсегда?..

– Эй! Ты там заснул, что ли? – развеял видения Марта нетерпеливый шёпот старика. – Зови давай!

Март мотнул головой, выдохнув из себя остатки тающих образов, и проговорил негромко, в точности, как учил его маг:

– Максу-у-у-д…

Эхо подхватило имя и понесло его куда-то очень далеко, повторяя на все лады – то громче, то тише…

«Как глубоко», – подумал Март.

– Глубоко-о… – согласилось эхо.

«Слуховые галлюцинации, – решил Март. – Наверное, к голове слишком сильно прилила кровь».

– Кровь!.. Кровь!.. – возбуждённо подхватило эхо.

Свело горло и заломило скулы. И на языке стало солоно, будто во рту действительно появилась кровь. Откуда?

– Отту-у-да… – объяснило эхо.

– Ты что там мелешь, парень? – просочился к тонущему во тьме Марту встревоженный голос мага. – Зови, кому говорят!

Март сглотнул, избавляясь от кома в горле.

– Максу-у-д!

– Ма-а-кс-с-с-у-уд… – змеёй поползло в глубину пещеры и затихло – погасло?

Март подождал, прислушиваясь, затем набрал в лёгкие воздуха и – замер, угадав далёкий, на пределе слышимости, вздох:

– А-а-ах-у-у-х-х-х… Ма-а-кс-с-с-у-уд…

Это… имя! Брошенное Мартом в бесформенную и безграничную, лишённую привычного пространства, а может даже и времени, неизвестность – оно вернулось обратно! И загуляло вокруг, зашелестело, зашептало на разные лады, обволакивая замершего спасателя.

– Макс-с-у-уд… – дохнуло в самое ухо.

«Кто это?» – мелькнула мысль.

– Кто-о это-о-о? – отозвался шёпот.

– Я… – растерялся Март.

И – словно озарение: «Это же он, Максуд!»

– Кто-о-о?

– Я! Я! Э-э… Аваз! – вовремя вспомнились инструкции старика.

И Март не удержался, закричал:

– Сюда! Я здесь! Сюда!

Движение воздуха – по щеке будто языком лизнуло – и кто-то вдруг крепко схватил за вытянутые вперёд руки, за самые кисти. Март вздрогнул от неожиданности, но тут же, совершенно рефлекторно, ответил на это своего рода рукопожатие, почувствовав в ладонях тонкие и твёрдые, как горсть карандашей, но по-каменному холодные пальцы.

– Держись! – простонал Март, пытаясь зацепиться мысками ботинок за неровности пещеры: он начал соскальзывать вниз под уклон – впору было пожалеть о слишком гладких, лишённых углов и зазубрин камнях.

– Погоди… Погоди, Максуд! Отпусти одну руку, я перехвачусь…

Невидимка не реагировал ни словом, ни вздохом – лишь сильнее сжимал кисти Марта. Пальцы начали неметь.

– Так нам не выбраться, Максуд! Мне недостает опоры!

Вес человека из тьмы будто увеличился вдвое, заставляя Марта соскальзывать ещё быстрее.

Март спохватился и поспешно дёрнул три раза ногой с привязанной к ней верёвкой, подавая условный сигнал Малику. Он ждал, что вот-вот верёвка натянется, и пастух вытянет на свет божий и его, и своего незадачливого брата… Не дождавшись, подёргал ещё, и ещё, и ещё… – и забился, теряя рассудок и срываясь в панические конвульсии вдруг осознавшей себя на рыболовном крючке наживки!

Способность рационально мыслить осталась где-то там, у входа в пещеру, где ещё различим был свет, – здесь же, в абсолютной темноте, не осталось ничего, кроме таких же непроглядных инстинктов. Последние отголоски воли истрепались о камни и сгинули во тьме, слабое эхо самоконтроля если и пробивалось к сознанию, то сразу отступало, вытесненное отчаянием и ужасом. Животная паника целиком владела и разумом, и телом.

Спазм в горле не позволял кричать, и Март протяжно скулил. Случайный импульс вдруг ткнулся в мозг, приказывая гасить скорость всем, чем удастся, и, повинуясь ему, Март растопырил ноги… но стен пещеры не достал! А тут ещё и уклон пошёл круто вниз, и вдобавок Марта закрутило, будто он оказался на