Мы с Адусей с трудом высиживали на месте. Голову раздирали самые страшные мысли, а сердце, давно уже скукожившись от страха, почти не билось. По дороге услышали про его роман с Седовой. Ада поморщилась, а я даже не улыбнулась такой глупости. Во-первых, он страшно боится светских акул. И никогда не пуститься во всё тяжкое с такой женщиной. Сбежит, отгородится, но не влетит в сети. А во — вторых, с таким тяжёлым ранением, какой к лешему роман. Дай бог, чтоб он после того, как подлечится, хоть что-то мог… Так душа горела, поболтал пару вечеров. Поговорить по душам, попеть, он мастак. К тому же, гордость поди распирала, такая знаменитость и у его постели. Дама эффектная, ухоженная, популярная актриса, почему бы и не помурлыкать, коли, случай выдался такой. Пыжился поди, чтоб марку не уронить. Ни один бы такой случай не упустил. Удовольствие опять же, наверняка, на душу капало бальзамом, сама Седова ему простыню подтыкает. Уверена: он и не понял ничего. Меня волновало другое, как мы встретимся… Война вбила между нами клин. Прошёл нелёгкий год. За который, он стал героем, а я прачкой. К тому же, слава — вещь коварная, случается ей основательно пройтись по человеческому характеру. Вон же стал каким популярным, аж роман с актрисой сочинили. Подумать не могла о таком. А Москва гудит, как растревоженный улей: Рутковский, Рутковский… Герой. Кто б мог предположить, что Костю одарят такой всенародной любовью.
Нас встретили и привезли в госпиталь. Сопровождающего слушала, как во сне. Одна мысль жила сейчас во мне: "Сейчас я увижу Костю, сейчас я его увижу!" На ватных ногах поднималась по широким ступеням. Звенящую тишину нарушил робкий стук в дверь. "Войдите". Ада, задев меня плечом, влетела первой, давая мне возможность осмотреться.
— О, Костик! — кинулась она к нему. — Сто лет не виделись!
Я замешкалась. Мне показалось я никогда не смогу переступить этот порог. Мне было страшно. Но я поднимаю сделавшуюся деревянной ногу и делаю этот шаг. Выискиваю Костю и бросаю тревожный взгляд на него: затуманенные болью потухшие бесцветные глаза точно ввалились в глазницы, на бескровных губах скользила улыбка. Он был очень слаб. "Бог мой, как ему было больно и как он намучился. Какая к лешему тут актриса".
В палате пахло лекарствами, подумала, что хорошо бы открыть окно, но ещё рано, холодновато. А лекарственный запах, должно быть, в таком заведении источают даже стены. По глазам резанула белизна: палаты, спинок кроватей, тумбочка. Диван и тот был затянут в белый чехол.
— Родные мои, — принял он стойко на себя радость дочери. — Я так скучал…
Он изменился на глазах. Как будто солнышко благословило лучом. Румянец тронул щёки. А глаза, оторвавшись от Адуси, прошлись по мне. Я покраснела, но не сдвинулась с места. Я помнила этот взгляд всегда- голубые искрящиеся спокойствием и доверием глаза в присутствии женщин враз становились мужичьими шальными. Казалось, они оценивают и раздевают. На барском красивом лице его это выглядело противоречиво и оттого притягательно. Рыцарь и мужик в одном лице. Для меня в этих чудных глазах вспыхивал ещё один огонёк — любовь. Увижу ли я его сейчас? Да-да… Он горел! А вдруг показалось?
— Костик, миленький наш, — щебетала Адка, целуя его и прижимая своим бурным темпераментом к кровати. — Как ты нас напугал. Ты столько без нас успел: потерялся, на ранение нарвался… Папуля, скажи, как ты себя чувствуешь? Где у тебя болит?
— Великий хирург Пирогов сказал, что война — это эпидемия травматизма. Значит всё идёт согласно науки. Будем терпеть.
Адка счастливо смеялась и с новым азартом дарила ему дочернюю любовь.
Костя морщился от боли, но глаза сияли. Я смотрела на полыхающий восторг, не решаясь подойти. Не верилось, что жив, встретились, но такая долгая разлука, это для Адуси он отец, а что ждёт меня… Хотя встретил нас радостно. Смотрю, смотрю… Он почти не изменился. Только взгляд стал немного строже, да на висках больше седины. Немного бледный, а так, такой же, каким и был всегда, молодцом! Я хватаюсь за родные глаза, которые сияли всё тем же небесным светом, приворожившим меня когда-то. Они не должны солгать. Стараюсь в них рассмотреть приговор себе. Я замираю на полу вздохе… нет, нет, они такие же чистые и любящие… Это прежний Костик. Мне нравилось, что с годами он не менялся, оставаясь самим собой. Всё также красив и обаятелен, нежен и заботлив. Это чудо, что одна Седова сошла с ума, могли бы и ещё с десяток кувыркнуться. Не мужик, а картинка. Романтичный ореол героя, перетянет разум любой. Одним словом аппетитный огурчик, хоть и из боя в бой. Это у него не отнимешь. Не удивлюсь, если он по окопам бегает в выглаженных до стрелочек брюках и начищенных до блеска сапогах. Он-то загляденье, чего про меня не скажешь… Устала с дороги. Потухшие от тревог за него глаза. Постаревшее от тяжёлой работы лицо. Руки, как тряпки. А ещё кости да кожа от недоедания. Держусь, а так хочется кинуться к нему, упасть на колени, припасть к руке, к щеке… Пока смотрела на то, как он мурлыкает с Адусей, в уголках глаз непроизвольно собрались слёзы. "Не распускаться, — приказала я себе. — Как уж оно будет… Главное живой". И всё же, такой родной… Хотелось пристроиться рядом с дочерью и покрыть поцелуями его бледное и немного обветренное лицо, но я ждала. Меня останавливает с безумной скоростью и напряжением работающий разум. Время не стояло на месте. Календарь перевернул почти год. Не лёгкий год. И он не был закрыт за решёткой, а находился в самой гуще событий. Многое могло измениться… Мне надо подождать. Адка, насытившись лаской, ухватилась за его руку и припала к щеке, освобождая дорогу мне. Он смотрел умоляюще, в глазах у него застыло напряженное ожидание, в уголках губ скакала виноватая улыбка. И эта безумно родная улыбка убирает все барьеры. Больше не раздумывая, я качнулась, боясь, что ноги не отклеить от ковра, заторопилась. — Костя, родной! — Он покрывал и покрывал моё лицо поцелуями, беспрерывно шепча: — Люлюсик, любимая, я так соскучился, так соскучился. Как переживал за вас не рассказать, точно тебе говорю, с ума сходил. Ты не представляешь, я разговаривал с тобой каждый день, ты всегда была рядом. Дошёл до того, что просил звёзды, ведь они крутятся над твоей головой тоже, указать тебе дорогу ко мне. Ты же знаешь, вас с Адусей мне никто не заменит. Я без тебя, радость моя, не могу. Солнышко моё, как же ты измучилась и похудела. Но теперь вы переберётесь в Москву, и мы будем, видеться чаще.
Он говорил, умудряясь целовать, доставляя радость, то шейке, то ушку: всё время стараясь заглянуть в глаза. Заметив предательски блестевшие слезинки в уголках измученных глаз, собрал их губами и, зарычав, уткнулся в мою грудь. От его голоса и близости родного тела, у меня закружилась голова. Но, тяжесть сомнений, словно гирями висевшая за спиной, отвалилась. Мне стало немного легче. Ведь жив и по-прежнему любит нас с дочкой, а всё остальное переживём. А сейчас радоваться надо. Вот и пришёл день нашей встречи, ведь именно об этом я мечтала долгими бессонными ночами… Снова мы были вместе. Снова топили в нежности его бездонные глаза, он гладил мою голову, прижавшуюся к его плечу… Первые тревожные минуты прошли. Я видела, что его что-то мучает. История с Серовой или что-то другое? Но спрашивать не стала. Захочет, расскажет сам. Нет, значит, либо война изменила Костика, или он решил таким детским способом беречь мне нервы, а может, считает, что не пойму его. Глупо и обидно. Но навязываться не стану.
